Фелита вздрагивает. Некоторое время она грозно смотрит на Лириса, потом поворачивается к Немому.
Ф е л и т а. А ты что думаешь?
Немой поворачивается к Уле и вдруг согласно кивает.
Ф е л и т а. (Обескураженно – Немому.) Что?! Хочешь, чтоб она попробовала досмотреть ту жуть?!
Немой снова кивает.
Ф е л и т а. Что только не услышишь!
Лирис жестами обращает на себя внимание Немого.
Л и р и с. (Немому.) Она может сойти с ума.
Немой отрицательно качает головой. Потом показывает пальцем на Улу и снова качает головой: только не она, мол.
Лирис раздраженно скребет ногтями щеку.
У л а. В конце концов решать мне. (Молчит, оглядывает товарищей.) И я сделала выбор.
Л и р и с. (Смиряясь.) Ладно, так и быть. Когда собираешься это проделать?
У л а. Да прямо сейчас! Чего тянуть?
С этими словами она отцепляет от торбы плащ, кутается в него и ложится на землю.
Ф е л и т а. (С уважением.) Отчаянная бабёнка! (Лирису.) Цени!
Л и р и с. (Не обратив внимания на Фелиту – Уле.) Мы будем ждать. (Осторожно трогает ее плечо.)
Ула благодарно кивает ему и закрывает глаза. Уснуть долго не удается.
Мешает то, что Ула знает: за ней сейчас наблюдают товарищи. Слышно, как они орудуют ложками в котелке. Потом до неё доносится шёпот.
Ф е л и т а. Ничего не выйдет. Проснётся сразу, как запахнет жареным.
Л и р и с. (Раздражённо.) Тс-с-с!.. Ешь давай.
И тут Ула засыпает.
Сцена третья
Сон Улы начитается сразу с того момента, когда кто-то хватает ее за ногу. Ула снова визжит, но на этот раз не просыпается. Побарахтавшись немного в светящейся багровым светом тесноте, она успокаивается. Постепенно дыхание выравнивается. Ула вспоминает, что находится здесь по собственному почину и что ей необходимо увидеть, чем все закончится.
Чьи-то цепкие пальцы все так же держат щиколотку. Ула упирается руками в податливые стенки кишечника, оттягивает их от себя и, дрожа от напряжения, смотрит вниз, на ногу. Ее держит человеческая рука, выкрашенная в зеленый цвет. Оказывается, это тот «зеленый» из процессии, который случайно свалился в пасть вслед за девушкой. «Зеленый» все тянет и тянет на себя, видимо, пытаясь продвинуться вверх.
Наивный!
Потеряв силы, Ула расслабляет руки, и стенки кишечника сдавливают ее очень крепко. У Улы весь воздух вышибает из груди. Но вскоре давление слабеет. Тогда Ула пытается свободной ногой содрать пальцы с щиколотки. Не сразу, но у нее это получается – царапаясь, зеленая рука ухает в склизкую багровую бездну. Снизу слышится глухой жалобный крик.
Ула остается одна, и ей снова становится очень страшно. Она чувствует, что готова проснуться. И какой-то частью себя понимает: она будет даже рада, если так все и произойдет. Подумаешь, не получилось! Ни у кого еще не получилось. Но она тут же вспоминает, зачем всё это затеяла и берет себя в руки. Закрывает глаза. Пытается выровнять сбитое страхом дыхание. Убеждает себя, что ничего страшного не происходит, что слизь не растворит ее тело, что в конце концов она выживет.
У л а. (Сама себе.) Это «зелёному» нужно бояться. Он – мужчина, ему тут нечего делать. А с тобой всё будет хорошо.
С этими словами она засыпает, полностью отдаваясь во власть пульсирующей багровой тесноте.
Она спит во сне и понимает это. Вокруг – кромешный мрак и хлюпанье. Звуки умиротворяют. Слизь уже не жжется, а греет кожу. Ула понимает, что если б не эта слизь, было бы холодно.
Сон во сне длится очень долго. Ула то понимает, что она до сих пор переживает кошмар, то забывает это, теряет связность мыслей, пропадает куда-то, и лишь хлюпающие звуки да приятное ощущение тепла на коже возвращает ее в явь кошмара. Но и тогда она не просыпается.
И вдруг всё прекращается.
Ула приходит в себя в какой-то пещере, не той, не первой, а другой – небольшой, с низким потолком, битком забитой многоликими.
Среди многоликих нет ни одной женщины – одни мужчины. Ула стоит в пустом пространстве, многоликие окружают ее плотным кольцом. Пять костров горят, обозначая границу пустого пространства. На Улу многоликие почему-то не обращают внимания. Все как один молча и напряженно смотрят на потолок, в точку, находящуюся прямо над головой Улы.
Ула тоже поднимает голову.
И вздрагивает.
Она видит нечто напоминающее гигантскую куриную гузку, торчащую прямо из камня. Гузка то напряженно набухает с протяжным тошнотворным звуком, то вяло расслабляется. Ула во все глаза смотрит на это безобразие, не в силах пошевелится, и вдруг гузка исторгает из себя кости.
Они летят прямо на Улу – несколько бьет по голове и плечам, Ула, прикрыв голову, отскакивает, а кости все сыплются и сыплются в самый центр пустого пространства, громко стукаясь о каменный пол – берцовые кости, плечевые, лопатки, ребра, черепа; все – девственно белое, гладкое, аж слепит глаза. Попадаются и маленькие, детские косточки.
Многоликие не шевелясь смотрят на гузку – до костей им почему-то дела нет. Ула, лежа на границе костяного града, тоже поднимает глаза, и вовремя.
Гузка исторгает ту самую девушку.
Девушка падает вниз головой на гору человеческих костей. Кости разлетаются во все стороны, а многоликие разом повергаются ниц. Становится очень тихо. Никто не шевелится. Ула в ужасе оглядывает замерших многоликих, потом переводит взгляд на голую девушку, лежащую среди костей. Кожа ее покрыта какой-то розоватой коркой. Корка успела засохнуть, и можно разглядеть, что местами она потрескалась, и в трещинах виднеется читая белая кожа.
Девушка, выгнув спину, делает вдруг глубокий вдох.
Это происходит до того неожиданно, что Ула вскрикивает и в испуге закрывает лицо руками.
Многоликие принимаются петь.
М н о г о л и к и е. (Радостно.) О-ма, О-ма! Кнери так-ка дом-ма! О-ма, О-ма! Кнери так-ка дом-ма!
Девушка постепенно приходит в себя – переворачивается сначала на бок, оглядывается, щурясь на свет костров, потом встает на четвереньки и наконец утверждается на ногах. Ноги у нее заметно дрожат.
К ней сразу же подбегают, подобострастно кланяясь на ходу, четверо «зелёных» с переносным троном в руках. Трон – тот самый, на котором Мать многоликих въехала в деревню Улы.
Девушка спускается с горы костей и останавливается около трона. У одного из «зеленых» в руках появляется внушительного размера чаша. Трое других извлекают из-за спин изогнутые ножи и принимаются соскабливать с девушки розоватую корку и бросать ее в чашу.
Вот девушка очищена. Местами белая кожа ее оцарапана до крови неосторожными движениями изогнутых ножей. Но на раны ни она, ни «зеленые» внимания не обращают.