Узнали мы про животный мир, про растения, узнали, как руды, уголь, соль добывают, как торф зародился, в каких состояниях вода бывает. И все нам удивительно.
Рассказывал учитель анатомию человека. Многого мы раньше не понимали, а тут как глаза открылись. Книга да учитель каждый день нас все выше подымали. Ну уж и слушала я учителя, боялась слово пропустить.
Проходили мы и географию. Узнали, что за Печорой есть еще другие реки, кроме нашего моря - другие моря, кроме нашего Нарьян-Мара - еще множество городов.
В политчас объясняли нам про наше Советское государство, про другие государства, про то, из-за чего там безработица, из-за чего кризисы. Поняли мы, что дала народу наша партия. Эти уроки мне самые любые, я все силы на них отдавала: дома в каждую минутку свободную их готовлю. Взгляну в книгу да поразмыслю, про что учитель говорил, и все у меня в мыслях ясно станет.
Однажды объяснял нам учитель, как кулаки народ эксплуатировали. Спрашивает Якова Кожевина, а тот хвалить кулаков начал:
- Пили-ели у них досыта, одевали-обували хорошо.
Он в работниках только один год жил в Пустозерске у Кожевиных, и то из уважения к родне, а неволи ему вовсе не было в работе жить.
Учитель головой качает:
- Не наши это слова.
Встала я, затрясло меня всю, не сразу и слова нашла. Потом повернулась я к Якову:
- Кулаки - племя самое злое, самое вредное. Я полжизни им отдала, так знаю, каковы они. От нашей работы барышами они пользовались. А что кормили да одевали, так опять для своей же пользы: голодный немного наработает.
После этого я смелей выступать стала. И женки понемножку за мной осмелели. Спросит их учитель, они стараются рассказать как надо.
Вот и Таисья Маркова однажды явилась в школу.
- Примайте меня с хлебом да с солью, пришла, коли не прогоните.
- Молодец, - говорит учитель. - По-ударному займись, так и других настигнешь.
Решили мы к Первому мая подготовить школьную стенгазету. Я три заметки написала. В первой похвалила учителя. Во второй заметке Анну Сергеевну прохватила за то, что колхозную кобылу опоила. А в третьей заметке Таисью Маркову продернула. Та на скотном дворе проспала, коровы из хлева вышли и сено топтали. И нарисовано было, что на печке спит она. Ох, и ругала она меня:
- Активница-то наша научилась на наше горе заметки писать. Лучше-то того, может, ничему и не научится, тем станет и голову кормить.
Первого мая украсили мы школу, оклеили, лозунги развесили. Всех колхозников на демонстрацию пригласили. Это была первая демонстрация в Голубкове. Врат Константин выступил с докладом, учитель тоже, а потом и я сказала:
- Товарищи! Поглядите, как мы сейчас живем. Нам школу дали, учителя прислали, всякую помощь оказывают. Только самим надо иметь желание. Можно и дальше учиться: дороги широкие открыты.
Константин глядит на нас, женок, усмехается.
- Вот, - говорит, - у женок и добры речи нашлись. Ум у вас не волк съел, толку хватит, вот и налегайте, науку одолевайте.
В ту зиму мы в школе программу трех лет прошли. Под весну приехало начальство испытания проводить. Слушали и были довольны. Отметки мы получили "хорошо" да "очень хорошо". Только за письмо многие "посредственно" получили: непривычны еще были наши огрубелые руки к перу.
3
Меня в колхозе на тяжелую работу не посылали. Когда надо, пошлют дров для маслозавода напилить. В великий пост готовим сети: вяжем да садим их. Больше всего я пущальницы** из тонких суровых да из катушечных ниток любила вязать. Это самая легкая, сидячая работа, чистая, как пером пишешь. В колхозе их многие сотни в запас нужны. Одни издержатся, на смену новые вяжем.
Сижу я у себя дома в теплой избе, иглой о доску щелкаю да не во весь голос напеваю:
У колодечка было у глубокого,
Что у ключика было холодного,
Молодой солдат тут коня поил...
Я по-прежнему любила песни. Песня мне больше чем друг. С другом дружишься, а не каждое слово ему скажешь. А от песни ни единой мысли не утаить, на каждую думу песня сама прибежит да ответит.
На дежурство в скотный двор колхоз посылал нас понедельно. Тут уж от домашнего от всего отступись. А когда все на скотном дворе сделаешь, безо всякого наряду идешь к бревнам и начинаешь пилить. Пилю я одна почти так же, как и вдвоем. Если хороший развод у пилы, одной пилить легко. Меж делами днем выпилю добрую сажень, а ночью и выколю ее, хоть никто и не просил меня.
Утром придут люди и удивляются:
- Ну, у Маремьяны опять костры сложены.
Когда возчик заболеет, я, чем посылать кого-нибудь, запрягу лошадь, привезу воды сама. С дровами возиться да воду возить мне нравилось: на свежем воздухе работа легко дается. Колхозную работу я с первого дня чужой не считала. Для того и в колхоз вступала, чтобы его своим считать.
Для домашних дел я во время дежурства попутьем пользовалась. Иду из дому на скотный двор, по пути то ведра, то ушат с собой беру. Ходим мимо проруби, я оставлю ведра, а обратно пойду - попутно воду домой тащу.
По сено для своей коровы поеду, колхоз лошадь даст, так я сзади саней еще маленькие санки привяжу. Сена накладу на большие сани, а на маленькие ольхи да ивняка нарублю и в одну поездку и сено и дрова привезу. В колхозе я каждый шаг стала учитывать - где его издержать: часов с собой не было, так я и шаги считаю.
На домашнем деле мы раньше так располагали: когда встал, тогда и ладно; когда сделал, тогда и хорошо. Забежишь к корове, скажешь: "Сено дано, доить рано, стоит и так", - да и обратно пойдешь. Что хочешь, то и выбирай: то ли доить, то ли поить. А в колхозе, если так делать, так утреннее с вечерним не свести. Мы и поговаривали:
- В колхозе так не водится, на корыте навоз не возится.
Забота у нас появилась: как бы все успеть. В колхозе свои новые порядки: корова отелится - четыре раза дой, теленка четыре раза пой, в указанные часы корову доить надо. Коровы от этого раздаивались и больше молока давали.
Весна пришла, работа переменилась. Скот на волю вышел.
Как только лед на Печоре пронесет, теплый дождик пройдет, гром прогремит, встряхнет землю, едем мы луга убирать. Зимой у стогов остается остожье: сено, стожары, подпоры. Кроме того, большой водой наносит на луга хворост, заплески остаются. Все это надо убрать, пока трава не выросла. Разделим мы пожни на участки, согласимся, кому с кем идти, и друг перед дружкой стараемся, чтобы раньше очистить. Луга как зеленым сукном подернуты, листы развернутся, кусты опушатся, цветы раскинутся. Время теплое, погода солнечная. А к вечеру ветер с моря потянет, посвежеет. Днем-то на солнце нажаришься, а тут будто ты новый стал.
На путину в этот год ушла добрая половина деревни. Ехали они не с прежними сетками, а с рюжами и ставными неводами. Моя неродная внучка Паша поехала, новую частушку запела:
Заструилася Печора,
Расшумелася вода,
Рыбартели ставят рюжи
И ставные невода...
Уловили наши колхозники немало, план выполнили. Рыбу сдавали на приемные пункты в Месине да в Афонихе. Приемные пункты только что открылись. Раньше мужики рыбу домой возили да в кооперативы сдавали, а тут не надо возить, под боком у моря сдадут.
В ту же весну мы в первый раз колхозный огород разбили. И у своих домов тоже картошку посадили. В Голубкове до этого никогда и никто не садил ни картошки, ни репы. Знали люди из века в век одну свою путину да промысел зверей да куроптей. Землю лопатой копали только на кладбищах.
Отвел колхоз участок для пробы - картошку да репу садить. Сняли мы дерно, а пахать и нечем: сохи у нас во всей деревне в заведеньи не бывало, плуга ни старый, ни малый не видали. Взялись копать лопатами. Перекопали не знаем, как садить. Выручила нас старуха Тюшиха. Она с Пинеги-реки, а там без картошки да без репы не живут. Вот она и вела все дело.