- Кроме Сарамбая, нам везде вниз по воде плыть, - говорит Леонтьев. В стороны по ручьям, наверно, не очень далеко заходить будем, пешком можно. Надо осилить.
А начальница еще предостерегает.
- Всего, - говорит, - труднее последние двести километров по Сарамбаю и по Талате. Сарамбай, может быть, совсем сухой. Ты не бывал на нем? спрашивает она Михаилу.
Тот головой крутит.
- А если сухой Сарамбай, - говорит Ия Николаевна, - придется нам лодку бросать и всем пешком идти. И мало того - продукты, палатку, все снаряжение нести.
Подумали Леонтьев и Саша, друг на друга поглядели и говорят:
- Надо выдюжить.
Леонтьев успокаивает:
- Нам только Сарамбай пройти, а там все оставим и с одной меховщиной на Талату выскочим. В Талату пройдем - с Синькина носа за имуществом на оленях по первому ледку съездим.
На том и порешили.
Леонтьев рассчитывает:
- Лодка подымет тридцать пудов. Больше этого ничего и не возьмем. На этих заморышей больше пяти пудов не положишь. Значит, нам нужно взять шесть грузовых нарт. На шесть нарт - двенадцать оленей. Да в легковые: Петре - пять, Михайлу - пять, тебе, Романовна, - четыре хватит. Выходит, всего двадцать шесть оленей поедет. А у нас их двадцать девять. Трех - на пристяжку к слабым.
- Один вовсе больной, худа пособка, - говорит Михайло.
- Оставим здесь отдыхать. Татьяна посмотрит.
Решено было Татьяну с чумом не трогать с места. Михайлу мы брали провожать нас до Сядей-Ю, он должен был оттуда сразу же пешком воротиться, а Петря - оставаться у Сядей-Ю оленей пасти, пока Зубатый не приведет обратно беглых оленей.
И вот снова едем мы по тундре. Ведет наш аргиш на этот раз Михайло. Откуда-то у парня взялся и ум и толк; видим мы, что не худо он знает эти места, будто он тут и родился. Обменили парня да и только.
"Не иначе, - думаю, - раньше он Зубатого боялся..."
Долго ли, коротко ли мы карабкались - к какому-то разлогу приползли. Где-то под высоким стоячим кряжем издалека пошумливала не то речка, не то ручей.
Михайла начал выпрягать оленей. Пока грелись чайники, мы обошли стоячий кряж и спустились к берегу. Не развеселила нас долгожданная речка: добрый ручей больше этой реки. Тут же мы перешли по камушкам на другой берег, набрали там мелких сухих дровишек (мы их мелкотьем зовем) и вернулись к палатке, повесив головы. Думали мы, что по Сядей-Ю корабль пройдет, а тут и лодкой не проехать. Пешком иди - ноги не замочишь.
- Придется вниз по берегу ехать, - говорит Ия Николаевна, - через день-два, может, и лодку на воду спустим.
- Не надо вниз, - говорит Михайло, - тут большой заворот у реки. Прямо - десять верст, берегом - тридцать.
В дороге не начальница за главного, а ясовей. Посидели курители, кто курит, кто нюхает, - потолковали. А я хожу по тундре да брожу. Ягод, вижу, много будет, но еще не созрели. У брусники ягодка еще только-только в цветочке зародилась, у вороницы - с мелкую дробинку, у голубицы - с горошину. Одна морошка, на прямых своих сторожках из пакулей красную головку показала.
"Скоро, - думаю, - морошечное время подойдет. Пойду я тогда по ягоды". Морошку брать - праздничная работа. На морошечники куропти налетят, гуси набегут, ворона и та прилетит. Ворона ни от чего не откажется, всякую пропасть жрет, а жирной да мясной никогда не бывает.
Когда переезжали мы Сядей-Ю, никто ноги не подмочил. Я смеюсь:
- Вот и я первый свой сухой переезд переехала. Не купалась и не тонула, а река сзади осталась.
Взялся Михайло за дело, без лишней разглядки прямой путь вел. А олени все больше сдавали. С великим трудом поднялись они на большой горб.
Отсюда нам виден был весь пятиверстный спуск с этого горба в разлог, где снова подбегала Сядей-Ю. Ну, а уж раз на гору поднялись, так и в подгорье спустились. Долго еще олени холмышки ногами перебирали да ноги заплетали, а все же доехали.
Первым делом побежали мы к реке. Глянули и сразу повеселели: Сядей-Ю текла в нешироком, зато глубоком плесе, - тут наша лодка пройдет.
9
Солнце в нашу летнюю пору как по широкой морской волне колышется. Скатывается оно с высокого волнового гребня, вот-вот, думаешь, за тундру нырнет... А оно еще остановится над землей на минуту между двумя волнами, словно раздумывается, и, не мешкая, в подъем на вторую волну всплывет. И снова свет солнечный по земле льется, а по речным заводям серебряные дорожки стелет.
Днем мы спустили лодку на воду и поехали вчетвером Сядей-Ю смотреть.
По песчаному берегу скакали серые длинноногие зуйки-побережники. Они вытягивали к нам востроносые головки на длинным шеях, вслушивались и осматривались: что за народ наехал в здешнее царство? Видно, не часто заплывают лодки в эти места. Рядом с зуйками прыгали и подлетывали вертлявые белогрудые, с черными шеями криуки и кричали: "Крив, крив, крив!"
Над ними кружились ласточки-кряжевницы. Летают они неровно, как с прискоком в воздухе, чивкают с присвистом. Показываю я на берег и говорю:
- Смотрите: не то что деревней - настоящим городом кряжевницы живут.
Весь обрыв берега изверчен да истыкан гнездами кряжевниц. Идут эти гнезда в глубь берега, как длинные туннели.
- Гляньте, - говорю, - у кряжевниц свое метро устроено.
Вышли мы на берег, забрались на обрыв. Весь песчаный берег был усыпан прошлогодними листьями и мелким хворостом. Ветер комаров от нас отогнал. Сидим мы как на именинах, радуемся редкому бескомарному часу.
Посидели, поговорили, поехали домой, ко своему брезентовому терему.
- Олени вовсе устали, - жалуется Михайло.
- Я на оленях больше не поеду, - говорит начальница. - Берегом пойду. Мне теперь уже поглядывать надо: нет ли где коренных пород?
Про коренные породы Ия Николаевна давно толковала: где они выходят из-под тундры, там и нефть искать надо. И говорила, что скорее всего их в речных берегах можно приметить.
Так и сделали - Сашу с Леонтьевым в лодке отправили, начальница берегом пошла, а я с аргишем поехала.
Началась у меня мука мученическая. Олени вовсе стали какие-то слабые да вялые. Идут, идут и лягут. На наше счастье, через сутки езды вдоль Сядей-Ю увидели мы на речном берегу два чума. Подъехали мы, спрашиваем старика, который собак отгонял:
- Кто здесь живет?
- Ненцы на едоме**.
И хоть никто его не спрашивал, сам себя называет:
- Зовут меня Митрий, прозывают Большой Нос.
10
Митрий Большой Нос - громогласный человек: скажет слово - птица с места подымется, люди ото сна пробудятся. Вот и сейчас, настоящего утра еще не дождался, а орет у нашей палатки:
- Гости приезжие! Рыбу надо, дак берите!
Выглянула я из палатки и только сейчас разглядела Митрия. Маленьким его не назовешь: с крепкими, жилистыми руками, на редкость большим носом, широким лбом, густобровый, веселый, разговористый.
Он седой, сутулый, морщинистый, как и все старики. А присмотрелась вижу: весь он какой-то особенный. Волос у него и сед, да густ, как у молодого. Сутулость его - и та не от древности да слабости, а будто сильный мужик тяжкую ношу несет. А на лице в каждой морщинке смешинки.
Показывает мне Митрий рыбу у палатки - добрую пудовую щуку, трех щук поменьше, две большие пеляди и три чира.
- Свежие? - спрашиваю.
- Сейчас из воды. Еще трепещутся. Надо, дак берите.
А я вижу, что наша лодка подъехала к берегу, и говорю:
- Погоди, сейчас ребята подойдут.
Зашли на угор наши молодцы, от сна запухли, комарами в кровь разъедены. Как увидел Саша рыбу, руками всплеснул.
- Батюшки! Вот чудище-то! Бревно!..
- Бери, Романовна, - говорит Леонтьев. - Старик, почем рыба-то?
- Да два-то рубля за кило не дорого будет? - спрашивает он.
Набрали мы рыбы. Старик разговорился: