И говорю:
- Худ муж помрет, так и добра жена по миру пойдет.
Спрашивает Леонтьев:
- К чему это твоя присказка?
- А к тому, что мозгами нам надо шевелить. Ум-разум не поможет, так, видно, одной силой нам не взять.
- У меня Ум-разум вовсе от рук отбился, - жалуется Саша, - я ему говорю: "Помогай", - а он, как в насмешку, одно твердит: "Поставь лодку на колеса: где мелко - прокатишь, где глубоко - проплывешь".
- Это он в насмешку, - соглашается начальница. - А не присоветовал он тебе, на что эти колеса надеть, где оси выковать, как их приделать?
- Нет, не сказывает, - отвечает Саша.
Леонтьев говорит:
- И у меня Ум-разум не много веселей шевелится. Посоветовал он мне водой песок под лодкой промывать. Фанерным листом я струю направляю о бок лодки, водой песок несет, и за минуту под лодкой промоину вымоет. Не успеешь оглянуться - лодка на плаву.
- Это же замечательно! - обрадовалась Ия Николаевна.
- В том-то и дело, что вовсе не замечательно, - отвечает Леонтьев. Это Ум-разум шутки шутит: весь песок сразу за носом лодки садится, мель-то еще больше делается.
- Ну и пересмешник этот Ум-разум! - говорю. - Отсмеем-ка мы ему отсмешку.
Все глаза на меня уставились.
- Рекой, - говорю, - он нас не везет, так заставим-ко его нас озером везти. На сонливого да ленивого плетка-живулька есть: сонливый - так буди раньше, ленивый - так наряжай чаще.
Все трое наперебой спрашивают:
- Какая плетка?
- Как его добудишься?
- Что надумала, выкладывай!
- Вот я что надумала...
И вывожу всех из палатки.
Палатка наша была раскинута в этот раз на стоячем речном берегу. Река смыла берег, как ножиком срезала. А рядом с палаткой круглое озеро с островками. Шириной оно с версту, глубокое, без мелей и трав.
Показываю я на озеро.
- Вот, - говорю, - мне Ум-разум лошадку дал: сумейте оседлать - всех увезет.
Тут все поняли, о чем я говорю. От озера до реки было каких-нибудь три сажени.
- Озеро спустить? - спрашивает начальница.
- Ну да, - говорю. - Берег просечем, так вода сама волю возьмет, не задержишь ее. Вода берег располощет, в реку грянет и мели зальет.
Берег в этом месте для лопаты был подначальный, мягкую боровину да рыхлую тундровину лопаты шутя крошили. У наших больных на ту пору вся боль отскочила. Лопаты свистят, комья летят, как в руде оба роются.
Срезали они дерно канавкой, а под дерном земля мягче, лопаты ее легче берут. А все же это не в карты играть, а землю метать. Сухой песок переметывать - и то за день руки надергаешь. И Леонтьев и Саша час-другой храбрились, да и снова сдали.
Видим мы, что это дело за один день не возьмешь, а все же своего добиться хотим: и знаем, что озеро никуда не скроется, наше будет, а торопимся, будто боимся чего-то.
Отправили мы наших землекопов в палатку, а на подмену обе за лопаты взялись. Раз задумали удачу искать, так уж силы своей не жалеем.
Сколько могла, тянулась за мной Ия Николаевна. И фуфайку она сбросила, и накомарник скинула, а все ей жарко, пот по лицу горохом катится. Но лопату начальница не бросает: дело под задор пошло, и срамиться она не хочет.
А к нам уж и смена идет.
Канава наша вдвое и в длину подалась и в ширину раздалась; бока у нее торфяные блестят, ровные, как утюгом приглажены. После отдыха наши работнички опять зашевелились, свежей силы не утаивали. Так менялись мы раз полдесятка.
От речного обрыва к самому берегу озера вела теперь канава глубиной в сажень. Озеро от канавы отделялось только узенькой перемычкой. Разбить перейму лопатами так, чтобы озеро на сажень спустить, - всего на полчаса работы осталось.
И стали сечь лопатами верх у переймы. Раз ударили - и вода струйками потекла. Другой ударили - ручейком полилась. Третий ударили - ручьем загремела.
- А ну, Сашка, лодки держать! А вы чего ручки свесили? Живо палатку снимать! - кричит Леонтьев на нас.
А сам за водой смотрит. Вода из озера по-настоящему загрохотала, каждую минуту все больше размывает перейму. А к той поре, когда у нас все было на лодки погружено, вода валом пошла и канаву так располоскала, что бока у нее обрывает.
- Ну, - говорю, - весь берег разнесет. Надо самим пятки убирать.
- Угонитесь за лодками-то? - спрашивает нас Саша.
- Не угонимся, так подождете, - отвечаю. - На мелях-то мы вас ждали.
- Не отстанем, - говорит начальница. - Коротайку вон как всю мысами вывертело. Напрямик пойдем, так еще ждать вас придется.
Поплыли наши лодки, подхватил их озерный вал - как на парусе понес.
Кричу я им вдогонку:
- К берегам близко не ездите: глаза кустами охлещет!
Не успели мы с начальницей с места сняться, а лодки уж из глаз сокрылись. Довольнехонька Ия Николаевна. Покуривает она цигарку-самокрутку да смотрит, как вода все больше ярится - целые глыбы земли вместе с кустами на другой берег несет.
- Как бы, Романовна, и нас с тобой не унесло, - говорит начальница. Пойдем.
Идем мы тундрой, выбираем места поглаже да посуше, а берег из глаз не теряем. И час идем, и другой идем, а никак узнать не можем, впереди наши лодки или позади.
- Остановимся, подождем, - говорит начальница.
А я вижу, что вода из озера до нас по Коротайке докатилась.
- А что, - говорю, - если они это место проплыли? Будем стоять - еще больше отстанем.
- А если мы перегнали? - спорит Ия Николаевна. - Дальше пойдем - еще больше от них оторвемся.
Вижу я, что у всякого Павла своя правда, а все же говорю:
- Лучше перегнать, чем отстать. Перегоним, так мимо не проедут, укараулим. А вот уж коли отстанем, так тут беды не оберешься.
Еще прошли столько же - опять тот же спор. Совсем было начальница на берегу уселась, а я говорю:
- Ждать-то бы и можно, да по всему видно, что медведь должен здесь бродить, да и волчий след я только что видела.
- Чего же ты раньше не сказала? - спохватилась Ия Николаевна.
- Да пугать, - говорю, - тебя не хотела. Вперед ли, назад ли, а верст пять отойти надо.
- Зачем же назад! - уговаривает Ия Николаевна. - Идти - так вперед.
А сама уже впереди меня шаги отмеривает.
Кустами да болотами нас на этот раз далеко от реки отвело. Ушли мы в какие-то дикие места, к большим озерам с песчаными сопками по берегам. На первой же сопке вижу я на песке чей-то крупный след, не такой круглый да маленький, как лисий, и не такой круглый да большой, как волчий. Похож этот след на собачий, такой же он продолговатый. Только знаю я, что таких крупных собак у ненцев не бывает: след от ненецких лаек чуть больше песцового.
- Росомаха прошла, - говорю я Ии Николаевне. И самой мне что-то не по себе стало. - Пойдем, - говорю, - отсюда поскорее.
Вдруг начальница увидела чего-то на песке, нагнулась и смотрит. И минуту стоит, и другую.
- Не заветный ли, - говорю, - сундучок нашла?
- Лучше, чем сундучок, - говорит. - Ракушка.
Показывает мне кругленькую, как орешья скорлупа, ракушку и по имени ее называет, по отчеству величает, будто своего старого знакомого встретила. Говорит, когда эта ракушка зародилась, в каких морях росла и как сюда попала.
- Росомаха-то, - говорю, - не пришла бы.
- Ничего, - говорит, - может быть, не придет. Должны мы с тобой все эти пески высмотреть.
И сама она оползала и меня заставила обойти все песчаные эти берега от сопки к сопке. Вижу я, что начальница не страшится зверя, - и моя робость пропала. Проискали мы с час - я еще две ракушки нашла. Одну начальница тут же выбросила, а про другую говорит:
- Это очень редкая ракушка, ее в Москве показывать надо.
И завернула ее в бумажку, а в книжку свою что-то записала.
Долго после этого шли мы еще от Коротайки поодаль, пока не уперлись в какую-то речку. Речка привела нас к берегу Коротайки, и там, где она выбежала, мы волей-неволей остановились.