- Хороша ловушка придумана, - говорю я Матвею. - И людям облегченье, и колхозу богатство.
- Все это для того, чтобы мы и счастье свое не крючком, а ставным неводом ловили. А, по правде говоря, вру я тебе, Романовна, как наш Иван Брех. Не ловим мы свое счастье, а строим, не ищем, а делаем.
- Ты, - говорю, - найдешь, что сказать и как слово связать. А вчера еще жаловался, что со словами в песне сладить не можешь.
- Не могу, - развел Матвей руками. - И шить горазд, и пришивать горазд, а щетинку вдеть - молодца надо звать.
- По былинам судя, ты, однако, - говорю, - научён.
- Да ведь охота, - отвечает, - чтобы и старые были не забыли, и новые творили. Старые людям я забывать не даю, былины пою, а новая песня не родится.
Матвей той порой без дела не сидит. Чинит он на пару с Марьей сети, зашивает прорехи, а глаза успевают и за работой Гриши да Прохора следить.
- Задорный ты человек, Матвей Лукьянович, живые у тебя думы, - говорю я Матвею.
- Эх, Романовна, - говорит Матвей, да так сердечно, тепло, задушевно, - хорошо, когда в человеке задор живет!
И тут ни с того ни с сего Матвей вскипел, даже работу бросил.
- Что толку в моих думах?! - кричит. Любая песня расскажет больше, чем все мои россказни. Не много в песне сказано, да навек связано. Кто меня научит, как ее спеть? Она мне к самому сердцу подступила, а вот поди ты!..
Сама я не больше его знаю, а что могу - советую.
- Это, - говорю, - самое главное и есть, чтобы дума к сердцу подступила.
- Знаешь что, Романовна, - говорит Матвей уже спокойно, - твои песни я по радио не раз слышал. Давай помогай мне...
Я руками замахала, а Матвей не отступается:
- Да мы, вот как сейчас, беседовать станем.
И уговорились мы с Матвеем в досужные часы песню складывать.
9
Над Печорой стоял катерный, лодочный, весельный гром. Из-за Глубоцкого шара было видно, как мимо идут за катерами лодочные караваны. Колхозы отправляли своих рыбаков еще ближе к морю - на Ловецкий берег, в Захарьинскую губу, до Русского заворота.
Весело гремели на Печоре катеры, да не к большому веселью ехали рыбаки. Упустили они самую добрую пору. После трех дней удачи рыбы вдруг не стало. На четвертый день Анна Егоровна приезжает, выбрасывает из лодки неполных два ящика рыбы и говорит Матвею:
- Заледная рыба ушла...
Повесили носы и комсомольцы: им и вовсе нечем хвастать, за две тони вытянули они не больше двух пудов.
- Это еще не беда, ребята, - утешает Матвей. - Все-таки почти центнер взяли. А без мала и велика не бывает...
- Какое там мало! - говорит Николай Богданов, а сам улыбается. Небось теперь наш улов под четыре тонны подходит. Люди-то вон только нынче едут. Им и к пол-лету нас не догнать.
- Чему ты радуешься, голова садовая?! - набросился на Николая Матвей.
- Как чему? - удивился Николай. - Сам же ты радел, чтобы мы впереди других шли.
- Радел!.. - передразнил Матвей. - Разве я о том говорил, чтобы наши соседи план проваливали? Полюбуйтесь, люди добрые, до чего он хорош да пригож: вперед выскочил по той причине, что все другие с места не сдвинулись, и думает: прославился. Грош цена такой славе, товарищи!
- Ну и высмеял ты меня, Матвей Лукьянович, как в газете пропечатал, говорит Николай, а у самого уши горят.
Хотел было он на другое перевести:
- Как мы с комсомольцами-то считаться будем? Сорок центнеров у нас, а главная-то добыча вместе ловлена была. Сколько за нами, а сколько за комсомольским звеном считать?
И опять не повезло Николаю.
- Рыба эта всей бригадой добыта, теперешние звенья могут ее не считать, - как отрезал Матвей. - Соревноваться, а не считаться надо. А у тебя счет впереди дела идет. Эх ты, авангард!..
Еще через два дня бригадир объявил:
- Вода падает. Надо попытать рыбу ставным неводом.
Рыбаки поехали двумя лодками. Поделили пополам кольё, стенки. Ящик невода взял к себе в лодку Матвей.
Поехала и я с ними.
Катер застучал, заторопился. Не успела я оглянуться, а мы на широкую воду выбежали: у Печоры перед устьем всех русел не сосчитать. На самой быстрине торчало прошлогоднее кольё. На берегу против колья стоял наш рыбацкий маяк - длинная жердь с метлой наверху. Здесь и невод ставить будем.
Выдернули рыбаки из воды прошлогодние сломанные да расшатанные колья, по углам забили новые, семиметровые, а между ними, как по линейке, вколотили колья покороче, концы у них над водой торчат. Матвей каждый кол проверил, ладно ли забили. К позднему вечеру установили и стенки до берега.
- Заходи, рыба, в новое жилье! - кричит Матвей. - Водяной склад выставили, так не пустовать же ему!
- Безрыбье нынче подошло, - морщится Федор Поздеев.
- Рыбак-стахановец безрыбья не знает, - учит его Матвей. - Не вода рыбу в невод ведет, а руки. Что в реке, то и в руке.
Любит Матвей поговорить про наши работящие человечьи руки!
- Большому куску рот радуется, а большой работе - руки...
- Птица крыльем сильна, человек - руками...
- Руки - счастья устроитель, горя отгонитель...
А то слушаем мы "Последние известия". Говорит Москва про великие стройки народные. Матвей вместе с нами слушает и тут же говорит:
- Ну, други, легче рассыпать, собрать тяжелей. Большие дела нам ворочать надо. Большевистские планы шевелят, неводам не спать. Захотят руки наши - и ветры взнуздают, реки охомутают, ближние планеты оседлают, дальние на поводу поведут! Будет время - руки звезды достанут!
Обо всем этом я вспомнила, когда мы с Матвеем сели за маленький столик у радиоприемника и начали складывать новую песню.
- Так и назовем свою песню: "Руки золотые", - решили мы оба.
10
- Скоро сказка сказывается, да не скоро складывается, - говорю я Матвею.
Сидим мы с ним друг против друга и одну думу думаем: с чего песню начать? И на первых порах туговато у нас дело подвигается.
- Вот так всегда, - сердится Матвей (он сидит за старшего писаря). Сажусь - думаю: "Ну, Матвей Лукьянович, за тобой в два пера не уписать". А начну - и одним писать нечего.
- Ты, - говорю, - нищим не прикидывайся, все равно люди не поверят: видят, что у тебя кошелка из шелка. Что ты в своей песне пропеть хочешь?
- Руки золотые! Нет про них никакой песни. Хорошая работа уму песню поет, а надо, чтобы и ум работу в песне возвеличил, чтобы добрую славу о руках наших пропели. Время будет, что и нас не будет, а люди подымут песню нашу, как застольную чашу!
- Ты, Матвей Лукьянович, и говоришь-то - как песню поешь, - удивляюсь я. - Вот эти бы слова да песней и пропеть...
- Самородные слова сами в песню просятся, - отвечает Матвей. - А только не каждому слову в песне место найдется. Речь - как птица: в одно перо не рядится. А возьми-ко любую хорошую песню: как из одного куска она отлита.
- Давай, - говорю, - пример с былин возьмем.
- Не тот корм, - трясет головой Матвей. - Сколько этих былин по свету ходит, а что там в нашу песню пригодится? "Руки белые"? Так ведь и лицо там белое и груди белые. Велика будет рукам честь от такой песни?! Не величанье это, а обзыванье!
- Не про слова я тебе толкую, - сержусь и я, - про напев. Гляди, какой он в былине широкий! Руки-то в работе тоже не узко размахиваются, значит, и напев размашистый нужен.
Подумал Матвей - согласился. Да тут же и слова подбирает, будто в первый раз по новым, невиданным гуслям осторожной рукой проводит:
Ой вы, руки золотые, руки вольные!
"Начин - дела половина", - думаю я и подхватываю:
Вы, ладони деловые да мозольные!
- Стоит ли так-то их называть? - задумывается Матвей.
- Чем-нибудь не подходит? - спрашиваю.
- А вот давай подумаем. Мозольные, ты говоришь? По-прежнему-то оно и подошло бы: все на свете руки мозольные поднимали, всю землю они красой наполнили.
- Ну, а по-нынешнему чем они худы стали?