А со старыми слезами
Как-нибудь повременю.
Я, как сосенка зелена,
Во своем бору шумлю:
Песни старые забыла,
Песни новые люблю.
Красной ягодой красуюсь
На своем родном кусту,
Заведу свои частушки
Люди слышат за версту.
На Печоре вода льется,
Веселей, волна, играй!
Где живется, там поется,
Песня льется через край.
Соловьиное горлышко далеко слышно - выскочили наши голубчане на берег веселых людей встречать. Завернулся катер между двух сопок и якорь бросил.
- А музыка где? - кричит Матвей. - Веселых сватов и встречать весело надо.
- Первый раз вижу, что сваты со своими невестами едут, - отвечает голубковский бригадир, мой зять Михайло Вынукан.
По матери он ненец, по отцу русский, а фамилию носит материнскую. Росту он высокого, в плечах широк, усы да брови черные, - ну, думаешь, заговорит такой - как гром грянет. А Михайло на разговоре тихо-смирный.
- Приехали мы к вам поговорить о хорошем деле - о сватовстве, балагурит Матвей, сидя за полным гостевым столом. - Хоть и поздно вспомнили, ну да поднажмем. Давайте-ко соревноваться.
- Дело надумали, - говорит Михайло Вынукан.
Переселенцы-колхозники тоже в один голос поддержали.
- Про Светлозерье ваше я еще в Горьком слыхала, - говорит Настя Васильева. - Хотела к вам попасть, да не доехала...
- Ну вот, теперь вы свое Голубково прославите, чтобы не хуже Светлозерья слава была, - повернулся к Насте Матвей.
- Трудно нам за вами гоняться, - говорит Михайло. - Вот вы, слышно, план-то свой уже выполнили, а мы еще начинаем только.
- Смотря какой начин, - вставила Анна Егоровна.
- Полугодовой, - отвечает Михайло Вынукан, - половину осилили.
- Рыбаки-то мы не настоящие, - жалуется Андрей Ильич. Он переселенец, колхозник из Пермской области. - Второе лето на путине, а все еще как ученики.
- Да лишь бы учились на "отлично", - вставил слово Петя Канев.
- Вот-вот! - подхватил Матвей. Все мы ученики: каждый день нас чему-нибудь да учит. И все мы учителя: задумали всю землю переучивать. Ведь только в колхозах мы с нашей азбукой большевистской познакомились, а смотри, куда шагнули: в одном ряду с первыми краями идем. Если и дальше так учиться будем, далеко ушагаем.
Матвей говорит, и люди слово пропустить боятся. Всегда он такой поворот найдет, куда другой и заглянуть не подумал бы.
Договор о соревновании двух бригад попросили написать Петю Канева. Сначала Матвей хотел было добиться от голубковцев, чтобы они тоже свой план удвоили, но Михайло на своем настоял:
- Ты ведь не в первый день путины приехал к нам, - говорит он Матвею. - Давай с этого дня и считать. Ваш план уже в Юшино сдан, а нашего плана еще половина в воде плавает. У вас вон, говорил нам Сядэй, пока звенья-то не соревновались, той рыбы ты и в счет не берешь. Давай и мы так же сделаем: что до сегодняшнего дня, до двадцатого июля, у нас выловлено, то считать не будем. А уж с завтрашнего дня померяемся: кто вперед с двадцать первого июля свой годовой план осилить успеет, тот и сверху...
Светлозерцы долго не упрямились. Михайло с Матвеем, как два министра, подписали договор.
Хотели было голубковцы угостить "сватов" хорошим обедом, да Матвей руками замахал.
- Вот договор свой исполним, тогда и пир устроим. А сейчас надо нам в Юшино на собрание не опоздать.
И торопит Михайлу ехать.
- Сядэй-то ведь сказал - вечером будет, - отговаривает Михайло.
- А вечер уж не за морем, - показывает на солнышко Матвей.
Скоренько собрался Вынукан и поехал вместе с нами в Юшино.
- Был у нас ваш заезжий гость, - говорит он нам в дороге, - научный человек Красильщиков.
Светлозерцы хором: как он да что он? А Вынукан рассказывает:
- Первый же день до вечера на берегу сидел. Никакого к нему подступа не было. Видим, что в большом расстройстве наш гость, а помочь нечем. На ночлег едва зазвали.
Другой день тоже промолчал. А видим, что поживее стал: присматривается к людям, прислушивается к разговорам. А у самого вид такой, будто его кто-то врасплох стукнул. Задумался крепко, а о чем - не говорит.
Уж на третьи сутки его моя Лукея разговориться заставила.
"Беда у тебя какая, что ли?" - спрашивает.
И вышло, что в самом деле беда.
"Наука, - говорит, - моя в тупик зашла. Не знает она, с какого конца редьку есть. Все пословицы, - говорит, - против меня пошли. Хожу вокруг огорода, а как туда попасть, не пойму".
"Что за огород такой?" - спрашивает Лукея.
"Да вот вы, рыбаки, - отвечает. - Только, пожалуй, вы же меня и на ум наставили".
Вечером приезжаем, а он сидит, Лукею слушает, про все ее выспрашивает: на какой работе в колхозе работала, как во хлеву дела вела, как путину полюбила?
Да еще с неделю всем нам покоя не давал. Особенно к нашим переселенцам прилип: как они надумали Север покорять, как рыбаками здесь стали, как соревнуются друг с дружкой, - всего и не пересказать.
И такой он стал веселый, будто ожил. Живым и от нас поехал.
"Передайте, - говорит, - светлозерцам за их науку земной поклон!"
III. МАТЬ ПЕЧОРА - ЗОЛОТОЕ ДНО
1
Над Баренцевым морем лето встало в полный рост. Днем и ночью солнышко прогревает землю и воду. Днем и ночью плывут по небу золотобокие облака.
В солнечном тепле нежится ласковый ветерок. Прогладит он голубое полотно печорской воды, не оставит ни зыби, ни ряби. А потом проскользнет к берегу, ляжет к ногам и ластится, будто сказывает, как бежал он вдоль моря и тундры, по мхам, по болотам, по оленьим дорогам.
Давно отцвела черемуха. Давно за Глубоцким шаром мы видим, как над берегами плывут к Нарьян-Мару пароходные трубы и оставляют за собой кудрявые дымы... И хоть знаешь, что тебя не услышат, кричишь во все горло:
- Добрых гостей да хороших вестей!
И с заречной стороны отзовется веселое эхо:
"Э-гей!"
"Быть ветру с заречья", - примечаешь ты про себя.
Окинешь взглядом нарядную землю, гладкую воду, весь светлый, высокооблачный день - и за работу. А небо уже потемнело, притихло. Но не пройдет и суток - прощай тишина!
С утра потянет ветер-всточок, а люди услышат его только к вечеру. Сначала ветер смутит облака. Размечутся по небу косы, и вдруг встанут облака столбами, поднимутся стенами. Упадет ветер на землю, расшатает кусты, расколышет море - рыбачье поле, разбугрит Печору. Иной раз вклинится этакий ветер-боковик и дует неделю и две, а то не стоит и суток.
Ветра и берега - все нам знакомо.
Перекосит ветер с востока к северу - мы его полуночником зовем. Нагонит он в губы да в Печору воду, а вместе с водой и рыбу. Приводит он с собой большой нерассыпчатый вал и в водяной своей колыбели укачает неопытного рыбака.
Подует прямой ветер снизу - мы его величаем "батюшко север". Волна на этом ветру спокойная, ровная. Хорошо от ней парусом убегать: бьет она под самую корму. Надует ветер досыта тугие паруса - умей их держать в руках!
Перекосный ветер между севером и западом рыбаки зовут глубником. Как и полуночник, он тоже водяной ветер - Печоре глубину прибавляет.
На ветрах-боковиках - с запада и с востока - вода держится ровно: в свой час придет моряна, в свой час и уйдет. Хуже всякого полуночника бьют они лодку поперечной волной - перечнем: много качки, да нет вперед подачки.
От запада в сторону лета бьет сумасшедший ветер-шелоник. Попадешься ему под руку на море - целый год будет сниться тебе водяная трепка. Осатанеет припадочный ветер, ярятся в междоусобице шальные валы. От волнового рева земля и небо стонут. "Дикой шелоник налетел", - говорят на Печоре про крутого человека.
Подует ветер с лета - рыбаки сердятся:
- Опять матушка летняя подула, ни ляду ей, ни пропасти!
Знают люди, что выгонит она всю воду из губы - успевай карбасы отводить. Хоть до самого ловецкого субоя иди - все сухо, разве где-нибудь бродком до колена пройдешь.
Между летней и восточной стороной дремлет сонный ветер-обедник. Сидишь в лодке, а обедник такой тебя ленью обдаст - хоть спи. Да опять боишься, что комары заедят: ни одного комарика не обдует с тебя этот бездельный ветер. Зато первая моряна подживит воду в Печоре, и снова с водой подойдет рыба. Волна укротится, вода отстоится, а над берегами снова наплывет хороший тундровый багульный да ягодный дух: в эту пору по утренним зорям да по медовым росам в тундрах ягоды зреют и сластью наливаются.