Но едва шагнув с места в направлении тумана, он остановился. Что-то ему нужно было сделать, прежде чем уйти отсюда. Сдвинув светлые брови на темном лбу, он медленно повернул вправо и влево свою тяжелую квадратную голову, крепко сидящую на плотной шее. Взять автомат? Но какая ему польза от автомата, если он все равно не сможет из него стрелять? Нести его просто так без пользы в левой руке? Но левая рука понадобится для всяких других дел в дороге. И, неся автомат, он скорее получит пулю от русских, если попадется им на глаза. Все же что-то еще удерживало его на месте, и в поисках причины этого он кинул взгляд себе под ноги.
Да, там оно все еще лежало, имя русского, против которого кипела в нем ярость. В ожидании темноты он убил его в мыслях десятками разных способов, начиная с того, что успел выпустить в него еще до столкновения пулю из автомата, и кончая тем, что легко настиг его в беге и вонзил нож между лопатками. И, убивая его в мыслях разными способами, он привык иметь перед глазами как бы некую долю убиваемого и теперь сразу ощутил нехватку чего-то.
Не нагибаясь вперед, чтобы избежать боли в сломанной руке, Пекка медленно присел, согнув колени. И когда его левая рука коснулась земли, он сгреб ею скомканный конверт с лоскутом русской гимнастерки и сунул себе в карман. Для чего это было нужно, он и сам не мог бы объяснить, но после этого уже ничто не мешало ему двинуться неторопливо вдоль малинника в сторону леса.
Всю ночь без остановки брел он по лесу на север, прислушиваясь к отдаленному грохоту орудий и громыханью русских машин по дорогам. Встречая болото или озеро, он терпеливо обходил их и затем снова брел в сторону ночной зари. Натыкаясь на дорогу, он предварительно останавливался, высматривая и прислушиваясь, и лишь потом неуклюже перебегал ее на цыпочках, придерживая левой рукой правую. Далее он опять шел своим неторопливым крестьянским шагом, тяжело переставляя короткие, крепкие ноги, обутые в солдатские ботинки.
Недолгие сумерки летней ночи помешали ему уйти далеко, и к восходу солнца он опустился на подсохший желтый мох у края болота, сняв с головы суконную солдатскую кепку. Кусты ивы не были надежной защитой от посторонних глаз, но правая рука не позволяла забираться в густую чащу. С каждым часом она все болезненнее отзывалась на любое его движение. Извлекая из правого кармана штанов кисет, он весь изогнулся наподобие винта, едва не разорвав кармана. Развязывание шнурка кисета тоже доставило ему много хлопот. Проклятый русский! Он сейчас несется, наверно, вперед с той же торопливостью и даже не вспоминает, что оставил по себе такой след. Встретить бы его еще раз!
Один только раз. И уж теперь Пекка знал бы, как с ним разделаться.
Трубка и спички лежали у него в левом кармане куртки. Зажав коробок между коленями, он закурил. Правая рука ныла. Что-то в ней творилось неладное. Он прислушался к боли, сжимая широкие челюсти. Не случилось бы беды. Конечно, можно было выйти на дорогу, и тогда нашлось бы кому спасти его руку. Но там, на дорогах, ему нужен был только один человек. Только один, будь он проклят.
Пекка выкурил трубку, выбил ее о носок ботинка и осторожно откинулся на спину, положив согнутую правую руку себе на живот. Заснул он почти сразу, но не очень спокойным сном. Боль в руке напоминала о себе даже сквозь сон. Рука болела, когда он проснулся во второй половине дня. Что-то грызло ее внутри. Он сел, и боль немного утихла. Рука требовала, конечно, основательной перевязки, но где было ее добиться, не выходя на дорогу?
В левом кармане брюк у Пекки лежали две пластинки сухого хлеба и четыре куска сахара, оставленные от вчерашнего завтрака. Маленький запас пищи он всегда старался иметь при себе в ожидании того, что давала походная кухня. Другие ребята высмеивали его за это. Но хотел бы он знать, чем они питались вчера после того, как русские отбросили их от кухни, от штаба и от личных вещей, оставленных в бараке. Прикончив одну хрустящую пластинку и два куска сахара, Пекка выкурил трубку и снова прилег в ожидании вечера. Хотелось пить, но это можно было сделать в пути.
И опять он брел всю ночь, оберегая правую руку от встречных сучьев, и опять притаился на день. Поваленная случайным снарядом ель приютила его среди своих ветвей. За день он очистил ножом от коры всю нижнюю часть ее ствола, соскабливая с обнаженных мест белую, сладкую пленку. Этим он дополнил свой обед, после которого в левом кармане брюк у него осталось только русское письмо с обрывком гимнастерки. Рука ныла не переставая, но выходить на дорогу он не собирался. Только одно обстоятельство могло бы выманить его на дорогу. И, думая об этом обстоятельстве, Пекка заскрежетал зубами, ударив несколько раз ножом по расщепленному пню ели.