Об этом колхозе и вспомнил Пекка, вернувшись домой. Вспомнил не сразу. Первые дни не было надобности вспоминать — до того обильны были они радостью. Первые дни оба его мальчика так и висли на нем, обрадованные его появлением. Три года они знали об отце только то, что он пребывает «где-то там», где очень опасно и страшно. И вот он теперь был с ними, живой и здоровый. Жена тоже сияла от радости. В первый момент она с тревогой взглянула на его правую руку. Но все тревоги ее сразу развеялись, когда эта рука обняла ее с прежней силой.
А на третий день, приканчивая свою тарелку толченой картошки с молоком, он сказал:
— Пойду опять к Эмилю Хаарла.
— Да, надо, — сказала жена. — Полтора гектара — это все-таки только полтора гектара.
Она была еще молодая и крепкая женщина, но губы ее уже начали стягиваться в мелкие морщины от постоянной озабоченности, и темные волосы заметно поредели. Прошло то время, когда из них получалась толстая коса, свисавшая почти до пояса. Теперь они легко укладывались на затылке в комок, величиной с детский кулак.
— Да, — сказал Пекка, глядя на ее щеки, потерявшие прежнюю округлость. — Надо продолжить у него осушку болота, если он, конечно, без меня не продолжил.
— Нет, — сказала жена. — Хватало у него забот и без того с таким-то хозяйством.
— Он давно вернулся?
— Недели две.
— Пойду завтра. До зимы месяц покопаю. Это двадцать тысяч. После зимы еще месяца на два хватит. А зимой топором поработаю в Мустаниеми. Будем выбираться, как наметили.
— Да, надо, — сказала жена, отбирая у старшего мальчика кусок хлеба, только что взятый им с тарелки. Разрезав кусок пополам для обоих мальчиков, она продолжала — Полтора гектара — это годилось бы где-нибудь возле Хельсинки. Там всю землю можно пустить под овощи, ягоды и фрукты. А на доходы можно еще дом для дачников построить — не только самим прожить. А здесь кому продавать, если даже в Савуселькя рабочие живут своей картошкой.
— Да, но возле Хельсинки тебе землю не продадут, — сказал Пекка. — А если и назовут цену, то на ногах не устоишь.
— А здесь не меньше пяти гектаров надо иметь, чтобы снимать все нужное для самих себя и скотину держать.
— Но здесь тебе и не продаст никто, — сказал Пекка.
— Нет, не продаст, — согласилась жена. У всех соседей та же беда, что и у нас.
— Говорят, возле Корппила можно купить землю, — сказал Пекка.
— Вот бы хорошо! — сказала жена.
— Хорошо-то хорошо, но это станет в четыреста тысяч, если не в полмиллиона марок.
Жена вздохнула и, плеснув мальчикам в кружки остатки молока, принялась убирать со стола. Чтобы подбодрить ее, Пекка сказал:
— Ладно. Выберемся.
Но жена еще раз вздохнула, и в голосе ее была жалоба, когда она сказала:
— Пора бы уж. На таком клочке одному дай бог прожить. И не земля это, а горе. В одной части голый песок, в другой — голая глина. Только на картошке и держимся. Да и мне бы тоже спину разогнуть пора. Три года — и все одна, все одна. И дети на мне оказались в самом трудном возрасте. Теперь хоть скоро к работе можно будет приучать. А я одна билась.
— Ладно, Хенни, — сказал еще раз Пекка. — Теперь все наладится. На пять гектаров нам нужно наколотить— в этом все дело. Считай, что на полтора гектара мы выручим с продажи нашего участка и даже на два, если целину купим. А на остальное вот эти руки добудут. Начнем с болота Эмиля Хаарла.
Но именно болото Эмиля Хаарла оказалось тем самым, что вернуло мысли Пекки Хильясало к русскому колхозу «Луч».
Первый день все шло хорошо. Он обновлял старую канаву, срезая острой лопатой с ее боков наплывы и углубляя дно. Эта работа была ему приятна тем, что быстро подвигалась вперед. За половину дня он продвинулся по следам своей былой работы на такую длину, какую перед войной с трудом прокапывал за два-три дня.
Сам Эмиль Хаарла пришел полюбоваться его работой. Спустившись от своей усадьбы на заливные луга, он постоял немного у того места, откуда канава брала свое начало, и посмотрел вдоль нее в сторону болота, где над ее продолжением трудился Пекка. От него до Пекки канава выглядела такой, словно ее только что прокопали заново. Темно-коричневые срезы торфа на ее боковых скатах все утолщались по мере удаления канавы в сторону болота, а срезы глины все убывали, образуя только нижнюю часть канавы, на дне которой поблескивала вода.
Канава протянулась прямая, как стрела, и Пекка выбросив наверх очередной пласт влажной глины, проверил ее ширину у верхнего края и глубину, подержав для этого свой метровый черенок лопаты поочередно в горизонтальном и вертикальном положении. Дно канавы он измерял двойной шириной железной части лопаты. Все шло гладко в его работе. Увидев подходившего к нему хозяина, он выбрался из канавы и закурил трубку. Хозяин приблизился к нему, неторопливо передвигая длинные ноги в тяжелых сапогах, и сказал тихим голосом: