Но пока одна доля его мозга занималась этим соображением, руки его уже впились в автомат русского.
А руки у него были тяжелые и сильные, способные поднимать многие пуды. Он рванул ими русского к себе, и лица их сблизились, выражая гнев и ярость. Пот обильно покрывал широкий лоб русского и, дополняемый каплями из-под зеленой пилотки, сбегал вниз по загару его молодых щек, блестя на солнце неровными, извилистыми полосами. В его светлых глазах, смотрящих прямо в глаза Пекки, была угроза, и рот раскрылся, обнажая зубы, тоже не для улыбки. Досадуя на задержку в своем движении вперед, он попробовал высвободить свой автомат из рук Пекки, ворочая им вправо и влево. Но черта с два! Не на такого он напал. Пекка рванул его к себе еще раз и опрокинул на землю вместе с автоматом. Продолжая вырывать автомат, он уперся в русского ногой. Но этого не стоило делать. Русский вывернулся из-под его ноги, заставив ее уйти в пустоту. А на второй ноге Пекка не удержался и тоже упал, ткнувшись головой в малиновый куст.
Падая, он выпустил автомат из рук, чтобы опереться на них при падении. И тяжесть, которую приняли на себя его руки, была настолько солидной, что он не сразу смог потянуться за русским, когда тот вскочил на ноги. Стебли малины помешали ему с нужной быстротой вытянуть руку, и вместо горла он вцепился русскому в гимнастерку. Рука скользнула по крепкой материи, застряла на кармане и вырвала его, но не остановила русского, успевшего не только вскочить, но и плотнее прижать рукой пилотку к своим светло-русым волосам, схожим по цвету с волосами Пекки. И когда Пекка протянул за ним вторую руку, он получил по ней такой удар прикладом, от которого треснула кость. Он взревел от этого удара и на целую минуту перестал видеть божий свет. Если бы русский не спешил, дело могло кончиться хуже, но русский торопился, и когда Пекка от его удара приник отяжелевшей головой к земле, он умчался за своими.
Когда блеск солнца снова проник в глаза Пекки, светлевшие двумя голубыми точками на его широком темном лице, он первым долгом перевалился поглубже в малиновый кустарник, подтянув к себе поближе тяжелые неуклюжие ноги, не сумевшие унести его от беды. Упираться на правую руку он не мог. Проклятый русский переломил ее у плеча. А левая рука все еще что-то сжимала. Разжав пальцы, Пекка взглянул на то, что из них выпало, и пролежал некоторое время без движения, пропуская мимо себя русские голоса и топот.
Ждать пришлось долго. И пока он ждал, пригибая голову как можно ниже, глаза его поневоле видели перед собой оторванный русский карман да еще какой-то клочок бумаги, оказавшийся в нем. Это был белый конверт, слегка измятый жесткой рукой Пекки. Что-то было написано на нем, должно быть имя этого проклятого русского, а внизу — имя и адрес того, кто ему писал. Дьявол мордастый, как он ударил его, Пекку, по руке. Этой рукой Пекка мог поднять над головой гирю в пятьдесят кило весом, а русский взял и переломил ее, как ненужную сухую хворостинку, своим глупым автоматом.
Но что-то нужно было делать, если он собирался ускользнуть от русских. Опираясь на левую руку, Пекка слегка приподнялся и сел, стараясь не колыхать стебли малины. Правая рука пошла к черту. Это он ясно понимал. Двигать ею он уже не мог, и когда приподнялся, то по ней прошла такая боль, что он даже застонал слегка, скрипя зубами. Взяв правую руку за кисть, он положил ее на колено, чтобы придать ей согнутое положение. В этом положении он достал левой рукой из кармана бинт и стянул им сколько мог место перелома выше локтя, подтянув концом бинта кисть поврежденной руки к шее, чтобы удержать руку в согнутом положении.
Но и после этого он вынужден был просидеть еще несколько часов среди зеленых ягод малины, ожидая вечера. Конечно, рука срочно требовала врача, но не попадать же ради этого к русским. Не хватало еще такого позора, чтобы он попал на попечение к своим смертельным врагам. Один русский подбил его, а другие русские будут лечить. Что может быть обиднее?
И как это он упустил его, не ответив на удар? Он мог бы достать его хотя бы ножом. О, черт! Ножом надо было его ткнуть, а не отрывать у него карман с ненужным клочком бумаги. Догадайся он вовремя выхватить нож, русский лежал бы сейчас тут с выпущенными кишками, а он, Пекка, сказал бы ему: «Что? Получил? Будешь знать, как трогать Пекку Хильясало». А теперь вместо русского перед ним только кусок его кармана и смятая бумажка с его именем. А на черта ему имя без самого русского?
Пекка шевельнулся, чтобы отшвырнуть в сторону лоскут солдатской гимнастерки и скомканный конверт, но резкая боль в правой руке заставила его замереть в одном положении. Проклятый русский! О, дьявол! Подвернись он сейчас, Пекка прикончил бы его одной рукой, несмотря на его здоровые лапы. Чертов медведь! Не хватало еще потерять руку из-за какого-то рюсси.
До позднего вечера таился Пекка в тени малинника, стараясь не шевелиться. И все это время близко перед его глазами торчал ненавистный кусок зеленого русского кармана с измятым конвертом. Написанные химическим карандашом буквы отчетливо виднелись на несмятых местах, и почти все они были похожи на финские буквы. Прислушиваясь к тому, что творилось вокруг, Пекка временами ворочал головой вправо и влево, а затем опять возвращал ее в то положение, при котором глазам ничего больше не оставалось делать, как разглядывать эти чужие буквы, составлявшие имя его врага, которого он так непростительно упустил, забыв о ноже.
До поздних сумерек сидел Пекка, пригнувшись над именем и адресом ускользнувшего от его мести русского, а потом осторожно приподнялся, окидывая взглядом ряды малиновых кустов. Они хорошо укрыли его от русских, чьи голоса доносились к нему со стороны дороги. По ней катились теперь их машины и орудия, готовые пробивать в новых местах оборону финнов. Кусты малины уходили в сторону от дороги, опускаясь к луговой низине, над которой уже поднималась белая пелена тумана. А за низиной виднелся лес куда и решил направить свой путь Пекка Хильясало.
Но едва шагнув с места в направлении тумана, он остановился. Что-то ему нужно было сделать, прежде чем уйти отсюда. Сдвинув светлые брови на темном лбу, он медленно повернул вправо и влево свою тяжелую квадратную голову, крепко сидящую на плотной шее. Взять автомат? Но какая ему польза от автомата, если он все равно не сможет из него стрелять? Нести его просто так без пользы в левой руке? Но левая рука понадобится для всяких других дел в дороге. И, неся автомат, он скорее получит пулю от русских, если попадется им на глаза. Все же что-то еще удерживало его на месте, и в поисках причины этого он кинул взгляд себе под ноги.
Да, там оно все еще лежало, имя русского, против которого кипела в нем ярость. В ожидании темноты он убил его в мыслях десятками разных способов, начиная с того, что успел выпустить в него еще до столкновения пулю из автомата, и кончая тем, что легко настиг его в беге и вонзил нож между лопатками. И, убивая его в мыслях разными способами, он привык иметь перед глазами как бы некую долю убиваемого и теперь сразу ощутил нехватку чего-то.
Не нагибаясь вперед, чтобы избежать боли в сломанной руке, Пекка медленно присел, согнув колени. И когда его левая рука коснулась земли, он сгреб ею скомканный конверт с лоскутом русской гимнастерки и сунул себе в карман. Для чего это было нужно, он и сам не мог бы объяснить, но после этого уже ничто не мешало ему двинуться неторопливо вдоль малинника в сторону леса.
Всю ночь без остановки брел он по лесу на север, прислушиваясь к отдаленному грохоту орудий и громыханью русских машин по дорогам. Встречая болото или озеро, он терпеливо обходил их и затем снова брел в сторону ночной зари. Натыкаясь на дорогу, он предварительно останавливался, высматривая и прислушиваясь, и лишь потом неуклюже перебегал ее на цыпочках, придерживая левой рукой правую. Далее он опять шел своим неторопливым крестьянским шагом, тяжело переставляя короткие, крепкие ноги, обутые в солдатские ботинки.