— Да, конечно…А почему всё-таки твоя сестра до сих пор не замужем?
«Вот она куда клонит…» — подумала Фумиэ и почувствовала, как кровь отхлынула от лица. Неужели Токико подозревает Кацуё?
Семья Фумиэ, все пять человек, ютится в небольшой комнатушке в шесть татами в многоквартирном доме; тут же лежит её больной муж. С ними вот уже три года живёт и младшая сестра Фумиэ — Кацуё, как будто решившая похоронить ради старшей сестры лучшие годы своей юности. А Токико говорит о Кацуё так нехорошо, с таким злым блеском в глазах! Чтобы положить конец разговору, Фумиэ спешит объяснить.
— Моя сестра? Она получила не одно предложение, но всем отказывает — хочет нам помогать. Что бы мы делали без неё?! Я просто не знаю, как и благодарить её. Ведь не всякая сестра на это пойдёт…
И всё же страдания Токико отдаются болью в душе Фумиэ. Конечно, переживания Токико искренни, но почему ей так хочется, чтобы и другие испытывали подобное? Фумиэ всегда гордилась бескорыстной любовью сестры. Тяжело вздохнув, она подумала: «Нет, Токико не понять нас, жителей отрезанных от родины островов».
Фумиэ пришла к подруге лишь к вечеру, а до этого она была в театре «Джэй-дза» и Китидзёдзи, куда её попросили зайти, чтобы расспросить о характере и обычаях жителей Амами. Артисты готовили пьесу «Красавица Канцумэ», в основе которой лежит предание островов Амами. По напряжённому молчанию и блеску глаз участников спектакля Фумиэ видела, с каким энтузиазмом они относятся к постановке, и от этого с ещё большим воодушевлением рассказывала о своей родине.
Сейчас она с мужем и детьми живёт в Токио, однако несчастье, постигшее тех, кто остался на островах Амами, все они переживают, как дети одной семьи, в жилах которых течёт одна кровь. Неужели Токико не знает о начавшемся в прошлом году движении за воссоединение островов с Японией? Что всех их связало чувство национального единства, которое оказалось сильнее личных чувств любви и ненависти? Но ей не хотелось сейчас говорить об этом с Токико. «Откуда у неё такое коварство? Ведь мы подруги, и уже много лет…» Сердце сжала тоска. Фумиэ, недовольная, поднялась:
— Ну, я, пожалуй, пойду, уж поздно. Будь здорова!
— Да? Что ж, приходи ещё, буду ждать…Я так рада, что ты зашла. Как я ждала тебя!..
С этими словами Токико тоже встала. Она была много выше маленькой, хрупкой Фумиэ и, глядя на неё сверху вниз, положила ей руку на плечо. Ощутив прикосновение горячей ладони подруги, Фумиэ почувствовала, как комок подкатывается к горлу. Токико не имела детей, и теперь, когда её покинул муж, она стала совсем одинокой и от этого горе своё переживала особенно тяжело. И понятно, что неожиданный приход подруги в такой момент поднял в её душе целую бурю: тут смешались и радость, и злость, и любовь. Фумиэ понимала это, и тем не менее неприятный осадок от разговора остался.
Фумиэ вышла от Токико так поспешно, будто хотела поскорее убежать отсюда. Уже совсем смеркалось. Затянувшаяся зима подходила к концу. Днём, казалось, земля улыбается под тёплым дыханием приближающейся весны, а теперь, когда солнце село, снова резко похолодало. Вдали мигало множество огней, и люди, освещённые ими, чем-то напоминали рыб в аквариуме.
Фумиэ шла твёрдым шагом. Тоска, охватившая её, не проходила. Что довело Токико до такого состояния? Может быть, присущая жителям больших городов Централыыой Япоиии манера всё сводить к личным отношениям? Фумиэ привыкла оценивать человека всесторонне. Возможно, такой подход к жизни и людям сложился под влиянием среды и воспитания: ведь ома родилась и выросла на небольшом острове, в деревушке, где кроме крестьян были лишь буддийский монах, синтоистский священник да один кузнец.
Когда Токико работала вместе с Фумиэ в корейской Демократической компании, их сблизили общие для женщин их лет интересы. Они нередко откровенно, по душам беседовали и в конце концов стали неразлучными подругами. Быть может, это объясняется и тем, что они были единственными японками в этой компании, которые по собственному желанию оказались среди корейцев. Так продолжалось до лета прошлого года, пока не начались переговоры о перемирии в Корее.
«Всё-таки мне здесь не по душе, — вырвалось как-то у Токико. — Я поступила сюда, чтобы помогать им, как могу, но их взгляды на жизнь так непохожи на наши. Они не хотят правильно понять мои добрые намерения. Их ограниченность просто невыносима, хотя я и стараюсь изо всех сил относиться к ним терпимо…»
И она ушла из корейской компании. В кооператив, которым руководил её муж, Токико почему-то не пошла, а стала работать лоточницей галантерейного магазина.
Фумиэ переселилась из Кагосима в Токио за год до того, как разразилась война в Корее. В столице уже жила её младшая сестра Кацуё, она-то и помогла Фумиэ обосноваться в городе. Сначала Фумиэ поступила на фирму в Канде, а потом по рекомендации знакомого заглянула в корейскую Демократическую торговую компанию. Ей понравилась царившая там атмосфера товарищеского сочувствия, и она перешла туда.
Никогда прежде Фумиэ не сомневалась в том, что она такая же японка, как жители главных островов, и потому, живя здесь, чувствовала себя не хуже других. Однако вскоре после окончания войны, в первых числах февраля 1946 года, острова Амами, расположённые южнее 30 й параллели, были отрезаны от Японии, и с этого времени Фумиэ потеряла покой. Горе оторванных от родных мест корейцев, с которыми она теперь постоянно общалась, стало её горем. После ухода Токико Фумиэ осталась среди корейцев одна. Там она работает и по сей день.
А с июня прошлого, 1951 года, когда Фумиэ узнала о проекте японо-американского договора, о том, что острова Амами будут подвластны США, она ещё больше стала симпатизировать корейцам. Резкий запах чеснока и красного перца уже не выбывал у неё отвращения. Она видела в корейцах товарищей по несчастью, и ей хотелось быть к ним ближе. У них общая беда, и переносить её легче вместе.