— А жандармы не идут! — вдруг прерывая свой рассказ, воскликнул Николай.
Мать взглянула на него и, помолчав, с досадой отозвалась:
— Ну их ко псам!
— Разумеется! Но — вам пора спать, Ниловна, вы, должно быть, отчаянно устали, — удивительно крепкая вы, следует сказать! Сколько волнений, тревог — и так легко вы переживаете все! Только вот волосы быстро седеют. Ну, идите, отдыхайте.
20
Мать проснулась, разбуженная громким стуком в дверь кухни. Стучали непрерывно, с терпеливым упорством. Было еще темно, тихо, и в тишине упрямая дробь стука вызывала тревогу. Наскоро одевшись, мать быстро вышла в кухню и, стоя перед дверью, спросила:
— Кто там?
— Я! — ответил незнакомый голос.
— Кто?
— Отоприте! — просительно и тихо ответили из-за двери. Мать подняла крючок, толкнула дверь ногой — вошел Игнат и радостно сказал:
— Ну, — не ошибся!
Он был по пояс забрызган грязью, лицо у него посерело, глаза ввалились, и только кудрявые волосы буйно торчали во все стороны, выбиваясь из-под шапки.
— У нас — беда! — заперев дверь, шепотом произнес он.
— Я знаю…
Это удивило парня. Мигнув глазами, он спросил:
— Откуда?
Она кратко и торопливо рассказала.
— А тех двух взяли? Товарищей-то?
— Их — не было. Они на явку пошли, — рекрута! Пятерых взяли, считая дядю Михаила…
Он потянул воздух носом и, ухмыляясь, сказал:
— А я — остался. Должно — ищут меня.
— Как же ты уцелел? — спросила мать. Дверь из комнаты тихо приотворилась.
— Я? — сидя на лавке и оглядываясь, воскликнул Игнат. — За минуту перед ними лесник прибег — стучит в окно, — держитесь, ребята, говорит, лезут на вас…
Он тихонько засмеялся, вытер лицо полой кафтана и продолжал:
— Ну — дядю Михаила и молотком не оглушишь. Сейчас он мне: «Игнат — в город, живо! Помнишь женщину пожилую?» А сам записку строчит. «На, иди!..» Я ползком, кустами, слышу — лезут! Много их, со всех сторон шумят, дьяволы! Петлей вокруг завода. Лег в кустах, — прошли мимо! Тут я встал и давай шагать, и давай! Две ночи шел и весь день без отдыха.
Видно было, что он доволен собой, в его карих глазах светилась улыбка, крупные красные губы вздрагивали.
— Сейчас я тебя чаем напою! — торопливо говорила мать, схватив самовар.
— Вы записку-то получите…
Он с трудом поднял ногу, морщась и покрякивая поставил на лавку.
В дверях явился Николай.
— Здравствуйте, товарищ! — сказал он, щуря глаза. — Позвольте, я вам помогу.
И, наклонясь, стал быстро разматывать грязную онучу.
— Ну, — тихо воскликнул парень, дергая ногой, и, удивленно мигая глазами, поглядел на мать.
Не замечая его взгляда, она сказала:
— Надо ему водкой ноги-то растереть…
— Конечно! — молвил Николай.
Игнат смущенно фыркнул. Николай нашел записку, расправил ее и, приблизив серую, измятую бумажку к лицу, прочитал:
«Не оставляй дела, мать, без внимания, скажи высокой барыне, чтобы не забывала, чтобы больше писали про наши дела, прошу. Прощай. Рыбин».
Николай медленно опустил руку с запиской и негромко молвил:
— Это великолепно!..
Игнат смотрел на них, тихонько шевеля грязными пальцами разутой ноги; мать, скрывая лицо, смоченное слезами, подошла к нему с тазом воды, села на пол и протянула руки к его ноге — он быстро сунул ее под лавку, испуганно воскликнув:
— Чего?
— А ты давай скорее ногу…
— Сейчас я принесу спирт, — сказал Николай.
Парень засовывал ногу все дальше под лавку и бормотал:
— Что вы? В больнице, что ли…
Тогда она начала разувать другую.
Игнат громко сапнул носом и, неуклюже двигая шеей, смотрел на нее сверху вниз, смешно распустив губы.
— Ты знаешь, — заговорила она вздрагивающим голосом, — били Михаила Ивановича…
— Ну? — тихо и пугливо воскликнул парень.
— Да. И привели его избитого, и в Никольском урядник бил, становой — и по лицу и пинками… в кровь!
— Они это умеют! — отозвался парень, хмуря брови. Плечи у него вздрогнули. — То есть боюсь я их — как чертей! А мужики — не били?
— Один ударил, становой приказал ему. А все — ничего, вступились даже — нельзя, говорят, бить…
— Н-да-а, — мужики-то начинают понимать, где кто стоит и зачем.
— Там тоже есть разумные…
— Где их нет? Нужда! Везде они есть — найти трудно. Николай принес бутылку спирта, положил углей в самовар и молча ушел. Проводив его любопытными глазами, Игнат спросил мать тихонько:
— Барин-то — доктор?
— В этом деле нет господ, все — товарищи…
— Чудно мне! — сказал Игнат, недоверчиво и растерянно улыбаясь.
— Что — чудно?
— Да — так. На одном конце рожи бьют, на другом — ноги моют, а в середине — что?
Дверь из комнаты распахнулась, и Николай, стоя на пороге, сказал:
— А в середине люди, которые лижут руки тем, кто рожи бьет, и сосут кровь тех, чьи рожи бьют, — вот середина!
Игнат уважительно взглянул на него и, помолчав, проговорил:
— Это — похоже!
Парень встал, переступил с ноги на ногу, твердо упираясь ими в пол, и заметил:
— Как новые стали! Спасибо вам… Потом сидели в столовой и пили чай, а Игнат рассказывал солидным голосом:
— Я разносчиком газеты был, ходить я очень здоров.
— Много народа читает? — спросил Николай.
— Все, которые грамотные, даже богачи читают, — они, конечно, не у нас берут… Они ведь понимают — крестьяне землю своей кровью вымоют из-под бар и богачей, — значит, сами и делить ее будут, а уж они так разделят, чтобы не было больше ни хозяев, ни работников, — как же! Из-за чего и в драку лезть, коли не из-за этого!