— Пошел прочь, овод! Злой дух, которого изгнали из Нины Мазии, вселился в тебя.
— Что? Злой дух?
— Да, — важно сказал Антиоко, — сегодня после полудня он изгнал злого духа из Нины Мазии. Вот она идет.
Вдова, держа девочку за руку, вышла из дома священника. Ребята бросились ей навстречу, и известие о чуде в одно мгновение облетело деревню. Ликование было почти таким же, как тогда, когда встречали нового священника, — все село собралось на площади, и мать усадила Нину Мазию на верхнюю ступеньку у врат церкви. Темноволосая девочка, сверкая зелеными глазами из-под красного платочка, походила на идола, которому поклонялись эти примитивные люди.
Женщины плакали, стараясь прикоснуться к ней. Тем временем подошел стражник с собакой, а священник появился на площади верхом на лошади. Толпа с невнятным говором последовала за ним, словно в процессии. Он приветственно махал рукой, поворачиваясь во все стороны, чтобы поблагодарить собравшихся, но помимо огорчения он еще больше испытывал скуку от всего происходящего. Выехав на дорогу, идущую вниз, он остановился и, казалось, хотел что-то сказать, но сразу же пришпорил лошадь и ускакал. В отчаянии он инстинктивно стремился исчезнуть, скрыться в долине, затеряться, совершенно раствориться в этом покрытом лесами пространстве, которое открывалось перед ним.
Ветер усиливался. При ярком полуденном солнце чаща леса и заросли кустарника сверкали трепещущей листвой, река отражала голубизну неба, и колесо водяной мельницы, казалось, разбрызгивало вокруг себя бриллианты. Стражник с собакой и Антиоко с ящичком спускались вниз к реке, сохраняя строгий вид, исполненные сознания совершаемого долга. И священник поехал более степенно. За рекой дорога переходила в тропинку, которая вела на плоскогорье мимо невысоких каменных оград, корявых деревьев и кустов ежевики. Западный ветер, мягкий и теплый, доносил густые запахи, словно расстилал перед ними ароматный ковер из цветов тимьяна и диких роз.
Дорога поднималась все выше и выше. Когда на повороте тропинки село исчезло из виду, с ними остались только ветер, камни да марево, соединявшее на горизонте небо с землей.
Время от времени лаяла собака, и казалось, что ей отвечают другие злые собаки, — это было эхо.
На полпути священник предложил Антиоко забраться на лошадь, но мальчик отказался, лишь неохотно передал ему ящичек.
И только тогда он позволил себе заговорить со стражником, впрочем, это была напрасная попытка, потому что тот ни на минуту не забывал, что наделен высокой властью, — то и дело останавливался, хмурил лоб, натягивал фуражку на глаза, посматривая по сторонам так, словно все земли вокруг принадлежали ему одному и приходилось остерегаться какой-то опасности. Тогда и собака останавливалась как вкопанная, нюхая воздух, и легкая дрожь пробегала по ее шее.
К счастью, все было спокойно этим ветреным днем, только черные силуэты стройных коз появлялись иногда на вершинах скал среди этой каменной пустыни и лесных чащ на фоне розовых облаков.
Но вот они оказались у крутого склона, загроможденного глыбами гранита, словно какой-то великан накидал их одну на другую с поразительной легкостью.
Антиоко узнал место, где он был однажды со своим отцом, и, пока священник делал большой круг в объезд по тропинке и стражник, верный своему долгу, следовал за ним, мальчик вскарабкался вверх по камням и первым добрался до хижины больного охотника.
Это была жалкая лачуга, сплетенная из веток, которую старый отшельник окружил оградой из каменных глыб и, чтобы еще больше укрепить эту своего рода доисторическую крепость, еще обложил камнями.
Солнце проникало сюда с трудом, как в колодец, горизонт на три четверти был закрыт, и только справа, в просвете между двумя утесами, просматривались голубой простор и серебряная полоска вдали — море.
Внук старика высунул из хижины свою курчавую черную голову.
— Идут, — объявил Антиоко.
— Кто идет?
— Священник и стражник.
Парень выскочил из хижины, стройный и волосатый, как и его козы, и принялся ругать стражника, который без конца вмешивается не в свое дело.
— Сейчас я ему все ребра пересчитаю, — пригрозил он. Однако, увидев собаку, отступил, а та побежала к местному псу, и они стали обнюхивать друг друга в знак приветствия.
Антиоко взял свой ящичек и сел на камень против голубого проема в каменной ограде, откуда видны были бесчисленные шкуры животных, разложенные на скалах для просушки: черно-серые в полоску — кабаньи и, темные в золотых пятнах — куньи; виден был отсюда и старик, лежащий в хижине на шкурах, его седые волосы и темное бородатое лицо, на котором уже проступила печать смерти.