Он повернул голову. Румянец заливал её щеки. Она посмотрела ему в глаза, хотела что-то сказать, запнулась, покачала головой, словно умоляя ничего не говорить больше. А он и не мог уже сказать больше. Всё главное слышал ветер. Слышала она. Слышал лес, что шумел тревожно за их спинами.
– Нам пора. Нужно будить всех и уходить.
Он кивнул и легко поднялся на ноги. Автомат привычно лег в ладонь.
Отступали трудно. После изнуряющего зноя небеса разверзлись. Грохотали, как лихая артиллерия, плевались молниями и щедро секли дождём, что из ливня постепенно превратился в нудную мокредь, от которой не было спасения.
Земля чавкала и, как надоедливая любовница, липла к ногам, не желая отпускать. Батальон двигался медленно, постепенно прорываясь через окружение к своим. Оставалось совсем чуть-чуть. Спасение было уже близко, когда они нарвались на засаду и приняли бой.
После первых выстрелов он повалил её на землю.
– Слушай меня. Ползи за холм. Там свои. Уходи. Ты безоружная. И сможешь привести помощь. Ты поняла?
Она быстро закивала, но в глазах он не увидел согласия.
– Сделай так, как прошу. Пожалуйста.
И он прижался лбом к её лбу, не в силах сделать большего. Он видел, как она отползала. Краем глаза наблюдал, как её грязное рубище скрылось за насыпью. Только после этого понял, что может спокойно дышать. Бой обещал быть долгим.
Засев по обе стороны, Псы и Волки вели диалог. На языке оружия. Перелаивались автоматными очередями, пробовали на зуб миномётный огонь и ждали. Ждали подкрепления, чтобы показать клыки уже по-настоящему.Силы приблизительно были одинаковы.
– Надо прорываться, – сказал Командир ближе к ночи. – К утру их станет больше, и тогда мы все останемся здесь.
Он, соглашаясь, кивнул головой.
Уже атакуя, они поняли, что подмога рядом, близко. И это утроило силы. Не думалось об осторожности: бог войны ослепляет яростью, когда есть только одна мысль – вырывающийся из оружия смертоносный огонь…
Крик рвался из глотки, а руки исправно несли смерть тем, кто осмеливался приподнять голову…
В какой-то момент кровавое безумие охватило обе стороны. Бойцы поднимались и убивали, умирая…
Он понимал только одно: нужно стрелять и двигаться. Менять позицию и стрелять. И он делал это так быстро, как мог. Он уже чувствовал: они побеждают. А пришедшие на помощь, давят тех, что ещё оставались с той стороны…
Он вдруг поймал себя на мысли, что они не могли умереть все. Потому что она хранила их, как талисман, как сила, которая умела отводить глаза Безносой…
– Н-е-е-е-ет! – услышал он её голос, ещё ничего не понял, когда, поскользнувшись, рухнул на колени в грязь. Что-то тёплое и живое прижималось к его груди, закрывая собою, как щит.
Он тут же упал, увлекая её за собой. Извернувшись, с ужасом смотрел, как растекаются по грязной хламиде красные пятна. Она смотрела на него и улыбалась. Счастливо и нежно. Её пальцы невесомо прикоснулись к небритой щеке и, отяжелев, прочертили неровную линию, оставляя пустоту и боль.
Он уже был вне боя и не мог знать, что почти всё закончилось. Ему было наплевать на победу и на то, что им удалось прорваться. Он сосредоточенно тянул её туда, где больше не могли достать пули.
По ту сторону холма их приняли. Усталый врач приложил пальцы к её шее и пожал плечами.
– Её больше нет, боец.
Он не смотрел ему в глаза и тут же поспешил туда, где мог помочь.
– Нет, нет, нет! Это неправда! – хрипло лаял он, срывая грязный платок с её головы.
Он оттащил её в сторону и, расстелив подвернувшийся под руки плащ, осторожно положил безвольное тело. Распустил волосы и просил дышать.
– Оставь её, отпусти – говорил кто-то, но он, оскалив зубы, закрывал руками и не подпускал никого.
Он кричал, ругался матом, злился.
Гладил волосы и шептал бессмысленно-нежные слова.
Тряс кулаками, угрожал и приказывал.
Плакал и обещал подарить ей и сына, и дочь – столько детей, сколько она захочет…
– Ты не можешь бросить меня, слышишь?.. Ты не можешь уйти, потому что мы все нуждаемся в тебе. Как ты можешь бросить нас, зная, что впереди ещё столько битв?..