Той ночью завязался жестокий бой, и назад невредимым вернулся только Малой, неся на плечах раненого Легионера. А четверо остались там… полегли в неравной схватке.
Под утро он увидел, как Малой, залитый кровью товарища, глухо рыдал, уткнувшись лицом в её подол. А она молча гладила его по жестким волосам и смотрела куда-то вдаль, поверх тонких берёзок-подростков, туда, где на хмуром небе всходило огромное кровавое око Солнца...
Он замер, боясь пошелохнуться. Лишь заворожено смотрел, как размеренно скользят её пальцы… Что-то смутно шевельнулось внутри. Но тогда он ещё не понял, что вызвало дискомфорт.
С той поры словно исчез сдерживающий барьер. Всё чаще он слышал это короткое, как выстрел, полуслово «Ма». Всё чаще, помолясь у икон, подходили к ней бойцы и просили благословения. И она никому не отказывала. Приобнимала, целовала в лоб и напряженно вглядывалась в их лица… И бойцы возвращались из боёв живыми. Те, кого она касалась… Он вёл счёт этим жизням и гадал: почему она никогда не делала этого по своей воле. Лишь только по просьбе.
Он сторонился её и наблюдал. Напряжённо, пытливо, не доверяя. Следил за каждым её шагом, малейшим движением. И всякий раз внутри выл волк. Как сирена, возвещавшая о налёте неприятеля.
Она не изменяла себе. Платок до глаз. Бесформенный мешок до пят, который язык не поворачивался назвать платьем. Огромная сума, откуда она со временем стала доставать мешочки с травами и лечить огнестрельные раны.
Почему-то и этому никто не удивился. Как и тому, что она легко извлекала прокаленным ножом пули, сшивала плоть, будто лоскуты обыкновенной ткани.
Что она шептала, давая пить снадобья и прикладывая припарки?.. Почему так легко все смирились с этим и никто не покрутил у виска, наблюдая за её варварскими, допотопными, даже какими-то дикими действиями?..
Ма. Так говорили они в бреду и до синяков сжимали ее пальцы. Ма – сияли улыбками и безропотно пили её варево. Ма – стонали в бреду, когда она залепляла дырки в их телах какой-то тягучей жижей, напоминающей болотную грязь.
Он видел, как она закрывала глаза тем, кто не смог выжить. И видел, как встают на ноги те, кому по всем раскладам в лицо скалилась смерть.
Он избегал её. Никогда не вступал в разговоры. Но хорошо помнил ту ночь, когда она появилась из ниоткуда. Помнил спелый голос, который хотелось съесть. И вздрагивал, когда невзначай слышал его наяву.
Её выдали пальцы. Крепкие, длинные, с аккуратно срезанными под самый корень ногтями. В них не было ничего старушечьего, немощного. Странно, что никто не замечал этого. Никто не заморачивался этим, кроме него.
Рукава её рубища скрывали руки по самые кончики коротких ногтей. Даже когда она ела, пальцы прятались под грубой тканью, умело зажимая ложку между складками свободной ткани. Бог знает, почему их не было видно, когда она готовила еду или стирала… А в особо пиковые моменты было как-то не до разглядывания её рук. И лишь случайно, когда Малой снова положил голову в её подол, он понял, что его настораживало и смущало, заставляло приглядываться и не доверять.
Это опять случилось на рассвете, правда, позднем, когда солнце уже разбрызгало свет и щедро напоило росою травы. Лучи тянулись струнами-паутинками сквозь листву, а птицы вовсю бренчали на них, соревнуясь в музыкальности и хлопая крыльями по безветренному воздуху.
Он не слышал, что говорил Малой. Лишь доносилось изредка полуслово-выстрел «Ма». И лежал он теперь не лицом в подол, а наоборот, вглядываясь в синий лоскуток, что зацепился за ветки берёз-пересмешниц. А она, как и тогда, ерошила его непослушный густой ёжик. Размеренно, не спеша, успокаивающе. Белоснежные пальцы на черном.
Широкие рукава-трапеции в какой-то момент сдвинулись вниз, обнажая ладонь до кисти. Тонкая белая кожа с чуть заметными ручейками вен. Гладкая и нежная, как у дореволюционных барышень…
Он почувствовал, как остановилось сердце. На секунду. Чтобы ёкнуть и забиться о грудную клетку сильными бухкающими толчками. Затем она повернула голову. На какое-то мгновение показалось, что она слышит его неровный пульс. Слышит и понимает.
Луч солнца скользнул по чистому платку и вызолотил глаза, что смотрели прямо на него, хотя и не могли видеть… Или всё же могли?..