С той поры он потерял остатки сна. Даже когда валился с ног, искал её фигуру среди бойцов и впивался воспалёнными глазами в белое рубище. С той поры следил за ней повсюду, словно охотник, долгие годы искавший заветную редкую жертву и наконец-то нашедший её. Он не мог убить её, но и не мог отказаться от преследования.
Не мог да и не хотел ни с кем делиться наблюдениями. Только поражался: неужели никто не видит того же, что и он?.. Неужели она смогла околпачить всех?..
Она стала его навязчивой идеей, бичом, кошмаром наяву. Лишь засыпая, он отключался намертво и не видел ни снов, ни этой нескладной фигуры в платье до пят…
Она любила сидеть сгорбившись, прижав колени к груди и низко наклонив голову. О чём думала в эти минуты?.. Он хотел бы это знать.
Она ходила чуть вперевалочку, порой неловко задевая плечами стволы деревьев. В ней не было ничего привлекательного. Словно серая страница, побывавшая под ливнем, выгоревшая на солнце и уже не хранящая написанных слов… Даже не страница – скорее бесформенный кусок бумажной массы…
Но только он замечал, как в критические моменты неловкое тело становилось пружинящим и сильным, а движения – четкими и точными.
Иногда она исчезала. Растворялась в ночи. И тогда он бесился, метался, как зверь, потерявший след добычи.
Под утро она появлялась в лагере, будто никуда и не уходила. Лишь позже, сопоставив все факты, он понял: она уходила в те дни, когда им становилось совсем тяжко, а вслед за её возвращениями дня на три восстанавливалась хрупкая тишина на позициях, дававшая всем благословенную передышку…
Однажды он поймал взглядом её фигуру в предрассветных сумерках и бесшумно двинулся вслед. Она шагала легко, двигалась тихо, будто танцуя. И не было ничего в этих движениях неуклюжего или неприятного… Скорее наоборот: притягивали, магнитили, вели за собой, как упругая невидимая нить…
Он потерял её в прибрежных кустах и от злости готов был разбить руку о корявую кору старого дерева. И тут, словно понимая его злость и отчаяние, она появилась. Совсем близко. Казалось: протяни руку – и смог бы дотронуться до белого нагого тела…Хотя понимал: это только иллюзия, обман начинающегося робкого утра…
На ней не было ничего, кроме белой кожи. Но что-то возмущало, не давало законченного образа, не позволяло признать его целостность.
Белые руки плавно поднялись к голове и развязали узел платка на затылке. Плат, скользнув по плечам, с облегченным вздохом упал в траву. И только когда тонкие, но сильные пальцы распустили тяжелый узел волос, он понял: это был её вздох, радостный и освобождённый.
Волосы упали волной, накрывая плечи и полспины. Он моргнул, но не смог оторвать взгляда от живого плаща, что колыхался, радуясь своему освобождению из плена. Лишь чуть позже понял: потоки волос движутся в такт движениям её головы, а шум реки сплетается со звуками радостного смеха – хриплого, но сочного.
Лёгкие ноги сорвались с места. Миг – и вот она уже плещется, пропуская быстрые струи воды сквозь пальцы. Женщина то уходила под воду с головой, то выныривала, шумно отплёвываясь, затем не спеша мылась, мерно водя по телу куском мыла. В этих движениях не было ничего показушного или вызывающего, но трудно было даже на миг прикрыть глаза. И он продолжал смотреть на неё не отрываясь, словно от этого зависела его жизнь…
Затем она медленно выходила из воды. На горизонте всходило солнце и окрашивало тело в розовые тона. Капли то застывали жемчужинами, то скатывались вниз. По длинной шее, чуть выпуклым ключицам. По груди. Уже не упругой, как у девочек, но женственно-полной, завершенной, как налитые от зрелости плоды.
Он смотрел на округлый живот и чуть покачивающиеся бедра. Не опускал взгляд ниже, но краем зрения всё же видел гладкие белые ноги.
Окаменевшая плоть давно подпирала ремень, грозя прорвать плотную ткань камуфляжных брюк, но он не чувствовал похоти. Только наслаждение, смешанное с восхищением и нереальностью происходящего. Она не старуха. Не старуха. Но это он знал ещё до того, как увидел обнаженное тело в серо-розовой дымке начинающегося утра…
Кто знает, что его выдало. Казалось: он и не дышал вовсе всё это время. Но вдруг она замерла, как испуганное животное. Чуть дрогнули ноздри хорошенького носика. Следом затрепетали полные губы. Золотыми искрами рассыпался страх в широко распахнутых глазах, что смотрели чуть выше его головы. Она не видела. Прислушивалась, прикрываясь полотенцем и растопыренными напряженными пальцами. Затем исчезла, словно провалилась, и появилась уже в привычном своём обличье. В заскорузлой личине безликого существа.