Три толчка в грудь, выдох воздуха в приоткрытые губы. Три толчка – выдох… Видит Бог, он хотел коснуться её рта не таким способом… Он почувствовал, что усмехается. В этот момент она закашлялась, выплюнула воду и с натужным воем втянула в себя воздух.
– Слава те… очухалась…
Ночной воздух холодил и ласкал кожу. Отступила духота – дышалось легко. Почти сразу её начала бить дрожь, да так, что лязгали, выбивая чечетку, зубы. Он слышал, как она подвывала в такт этой костяной дроби. Её затрясло сильнее. Видимо, больше от нервов, чем от холода: воздух был тёплым.
– Снимай свою тряпку.
Она отрицательно замотала головой и обхватила себя руками крест-накрест.
– Снимай, или я срежу её ножом, – он не ожидал, что голос прозвучит так зловеще.
Она еще плотнее сжала себя в объятьях. Мысленно отсчитал до десяти. Выдохнул. Затем грубо схватил её, поставил на ноги и, поддерживая плечом трясущееся тело, ухватил руками подол. Сгруппировался, ожидая атаки, но, видать, сил у неё не осталось.
Мокрая одёжка шла вверх трудно, но без препятствий. Какое счастье, что она носила этот бесформенный куль, а не одежду по размеру…
Под платьем его ждал сюрприз: она, как коконом, была плотно обмотана куском белой материи. От подмышек до места, где соединялись ноги. Он протяжно присвистнул и зашелся в смехе. Ржал до слёз. И даже кулак, ударивший больно в ключицу, не смог остановить хохот. Зато она рассердилась и перестала трястись.
Он рванул конец этой тряпки и деловито начал освобождать тело. Она притихла и не сопротивлялась. Стянутая грудная клетка распрямилась, приплюснутые груди, почувствовав свободу, рванулись вверх. Она с наслаждением втянула в себя воздух, до хруста распрямила плечи. Два белых полушария почти касались его лица… Он закашлялся и отвел глаза. Ему больше не хотелось смеяться.
Она выхватила из его рук кусок белой ткани и наспех соорудила импровизированный саронг, что скрыл грудь и живот и оставил на виду белые трусики.
– Зачем? – задал он вопрос, не зная, поймёт ли она его.
Она поняла.
– Так проще скрыть. – передернула плечами, шумно вдохнула и села рядом на песок.
Он с любопытством посмотрел на неё.
– А зачем? – повторил вопрос, вкладывая в него другой смысл. Он чувствовал, как слова рвутся из горла, и если сейчас их не удержать, они выплеснутся, как семяизвержение. И ему практически невозможно будет остановить этот неконтролируемый поток.
Но ей не нужны были лишние слова. Она и так хорошо читала их в скупых вопросах.
– Это… долгий разговор. И я не уверена, что хочу откровенничать. Тем более, с тобой.
Удар пришелся точно в солнечное сплетение. Он даже задохнулся от боли, но смог сдержаться.
– А я никуда не спешу. И, по-моему, как раз самое время откровенничать.
Он вытянулся на песке, расслабился, прикрыл глаза и чуть слышно вздохнул, чувствуя, как распускается узел боли под рёбрами.
Она сидела в любимой позе – скрючившись и прижав колени к груди. Смотрела на реку, отбрасывала пряди волос со лба, теребила их, накручивая на пальцы, как на бигуди. И молчала. Затем распрямилась и легла рядом, вытянув руки по швам. Вряд ли такая поза могла считаться расслабленной, но он почувствовал: она отдыхает. Дышит.
Он опёрся на локоть и смотрел ей в лицо, узнавая по-новому. Невысокий лоб, тонкие дуги высоко поднятых бровей, небольшой ровный носик. Круглые щёчки, пухлый рот и мягкий подбородок. Не изуродованный платком до глаз, освобождённый от оков бесформенности, в свете Луны начинал вырисовываться образ.
Вряд ли её можно назвать красавицей. Но о безликой серости говорить было грешно. Скорее она походила ликом на мадонн с картин эпохи Ренессанса. Может, из-за длинных волос. Может, из-за гладкой кожи и какой-то отрешенной безмятежности…
Он ухватил рукой толстую влажную прядь и пропустил сквозь полусжатый кулак, чувствуя, как осыпаются в ладонь песчинки . Провёл указательным пальцем по щеке. Гладкая и нежная. Хотелось почувствовать это сполна. Не удержавшись, прикоснулся к коже тыльной частью ладони. Жар вспыхнувшего румянца приятной волной обдал костяшки пальцев.
Она резко повернулась. Очень близко лицо. Так близко, что он почувствовал, как защекотала губы прихлынувшая от жажды поцелуя кровь. И опять она не дала ему прикоснуться. Прижала к его пересохшим горячим губам палец.