— Так уж и пропасть?
— Да, пропасть или тупик. Физический и духовный — нравственный, моральный. Вы до сих пор только и делали в своей жизни, что обещали. Кормили всех посулами и под эти посулы получали жирную зарплату. Более того, со своей фанаберией, непомерным тщеславием и алчностью вы наделали государству много вреда. Заклевали, охаяли два прекрасных изобретения: одно посылалось вам на отзыв с Урала, другое — из Сибири.
— Откуда вы знаете?
— Знаю многое и другое. Ясновидение — тоже моя стихия. Смотрю на вас и читаю летопись ваших дел, вижу судьбы рядом идущих с вами людей. Свой отдел вы превратили в кормушку.
— Вы дошли до оскорблений!
— Давайте перечислим темы, которыми занимался ты лично, а затем и твой отдел в институте отца. А-а?.. Я приготовил пальцы. Считаем.
— Не трудитесь. Считать не будем.
— То-то ж, тем было много, результатов — ноль. Зато сколько сказано речей, выдано векселей и обещаний — и сколько жалоб, претензий, недовольства. На всякого рода неустройства, малые ассигнования, медленные решения. Попутно пили коньяк, сидели в ресторанах, били себя в грудь. Ладно! Не надо речей. Помолчите хоть здесь. Скажу ещё и то, о чём ты и сам не догадывался: с такой же фарисейской нечестностью, так же невежественно, как относился ты к общественному долгу, ты относился и к своему организму, — а он, как я уже сказал, — тоже принадлежит государству. Ты издевался над ним, насиловал, задавал ему такие перегрузки, которые он, в конце концов, не смог переносить. И вот тебе финал нашей беседы.
— Беседа ваша, а не наша, — слабо возразил Качан.
— Хорошо, пусть будет моя. Финал таков: три дня лежать, принимать таблетки и до моего особого разрешения потреблять лишь жидкость, которую приготовит Наташа. Десять стаканов в день — через равные промежутки.
— И вот ещё: напишу перечень лекарств и расписание — как принимать, с чем, в какие часы — на целый год. Борьба нам предстоит долгая, отступать некуда — только вперёд!
Говорил, писал, а сам краем глаза поглядывал на Бориса: не слишком ли огорчил его проповедью? Не усугубил ли спазм сосудов?.. Не прихоти ради лепил горькие истины Николай Семёнович, не в порыве раздражения, а с единственной, заранее рассчитанной целью — сломать в молодом человеке гордыню, пошатнуть весь строй ложных и пагубных взглядов на жизнь, на отношения с обществом, людьми, — наконец, с самим собой, собственным своим организмом. Понимал: в этот критический момент пагубно малейшее прибавление горечи, но верил в очистительную силу своих слов, в то, что несут они пациенту больше света и надежды, чем обиды.
И расчёт оказался верным; Борис лежал одухотворённый, изнутри у него поднимались силы жизни, — и хотя он ещё не сознавал в полную меру значения проповеди, но сердце его билось ровнее и чётче; в душе поднимались силы, которых он прежде не знал.
— Всё! На сегодня довольно. Встретимся завтра.
Не попрощавшись, Курнавин вышел.
Была пятница, и вечером на улице дачного посёлка стали появляться люди с рюкзаками. Два автомобиля остановились у дачи доктора Морозова. В малиновом «жигулёнке» приехали сам доктор с женой, мать и отец Бориса, из бежевой «Волги» — служебной машины академика Качана — вышел невысокий пожилой мужчина в замысловатой кепочке и сером расклешённом плаще — это был учитель Морозова, известный хирург из Ленинграда профессор Пётр Ильич Чугуев. Он находился в Москве по случаю очередной сессии академии медицинских наук и принял приглашение Морозова провести выходные дни у него на даче.
Хозяйка дачи Ингрида Яновна — родом из Прибалтики — провела его в кабинет. Лежащий на тахте Качан испугал хозяйку.
— Господи Боже мой! Один тут — да как же ты?
Посмотрел на дверь — не идут ли следом матушка с отцом.
— Не пугайтесь, — кивнул им Борис, подняв для приветствия руку. — Я здоров, почти здоров. Рад приветствовать вас, Пётр Ильич, на столичной земле. По радио слышал — у вас сессия.
— Да, приготовил доклад о вреде алкоголизма, да президент просил не выступать — говорит, времени мало. А с вами что — почему лежите?
Они были знакомы; Морозов показывал своего друга учителю, консультировал по поводу болезни сердца, — Чугуев тогда внимательно осмотрел больного, прослушал сердце, лёгкие, — сказал: «Обыкновенное дело — ожирение, и на этом фоне беспорядочная жизнь, спиртные возлияния, табак. Могу положить в клинику, но заранее предупреждаю: лечение будет суровым — строжайшая диета, не пить и не курить. Вы знаете: у меня в клинике даже обслуживающий персонал не пьёт и не курит».