Елена Евстигнеевна смутилась, обняла парня.
— Выкинь из головы глупые мысли, сынок. Ты ещё мал рассуждать о таких вещах. Твоя жизнь складывается счастливо; радуйся, мальчик, и не хандри.
С тех пор он ещё меньше радовался жизни и ещё больше хандрил. Часами сидел в углу дивана в своей комнате и либо читал взрослые, умные книги — про любовь, про войну — либо настороженно, недобро смотрел на дверь, за которой слышались голоса его родителей, и думал, думал… Он был одарён недетским пытливым умом и цепкой памятью. Учёба ему давалась легко. За спиной он иногда слышал: «У него отец — академик!», «Сын академика», — но, странное дело: был равнодушен к славе отца. Одно ему представлялось: они идут по улице Горького или по Красной площади — он, мама — юная, цветущая женщина, а с ней — злой старик, ставший по какому-то недоразумению его родителем. От сознания такой нелепости ему хотелось плакать. Он чувствовал себя глубоко несчастным.
Постепенно в нём развилась потребность всё делать наперекор отцу. Во младенчестве отец ему говорил: «Ешь, сынок. Организм твой растет, ты должен есть больше». И Борис откладывал в сторону вилку. «Не хочу… Я не хочу. Отстаньте от меня, я не хочу есть!» В возрасте двенадцати-тринадцати лет у него стал прибавляться аппетит. Он много ел сладкого, любил пряники, сушки, пирожки. Теперь отец говорил: «Ешь в меру, невоздержанность в еде ведёт к нарушению обмена веществ, создаёт дополнительные нагрузки на все органы, прежде всего на сердце». Выражался он научным языком — вяло и бесцветно. Борис словно в пику отцу ел ещё больше. В шестнадцать лет он уже имел тугой животик и тело его походило на плотную мясистую сардельку. Он поступил в институт связи, прилежно учился, много читал… Его ум быстро развивался, поражая товарищей глубиной и самобытностью. Вес тела тоже прибавлялся, и в двадцать шесть лет он уже имел сорок килограммов лишних. И если кто-нибудь намекал на его полноту, он повторял ходившие тогда в народе присказки: «Ешь в меру, — говорил Джава-харлал Неру». — «Ешь до сыта, — возражал ему Иосиф Броз Тито».
— Твой лишний вес стал причиной болезни, — сказал Пётр Петрович.
— Всё своё я ношу с собой, — неопределённо и зло, не взглянув на отца, парировал Борис.
— Да, но ты должен устранить главную причину…
— Прибереги свои советы для других.
Борис снова отвернул голову и демонстративно не смотрел на отца. Пётр Петрович посидел ещё несколько минут, затем поднялся:
— Ну, я пойду. Что тебе принести завтра?
— Принеси пирожков. И хлеба — круглого, белого, — ну, того, который я люблю.
— Хорошо. Я всё принесу.
И отец, не попрощавшись, вышел.
После обеденного отдыха часу в четвёртом пришёл экстрасенс. С виду ему не было и сорока, спортивного сложения, лицо чисто выбрито, глаза светло-синие, — в уголках приоткрытого рта прячется лукавая улыбка. «Он обладает тайной, необыкновенной силой», — сказала о нем мать. И ещё она заметила: «Этот… мне особенно дорого стоит».
— Как поживаем? — кивнул гость.
— Ничего. Пока живы.
— Что так невесело настроены?
Маг ходил по комнате, выбирал место, где бы удобнее расположиться.
Борис про себя решил: «Потянусь к нему всей душой. Что же мне остаётся делать?..»
— Вас как зовут? — спросил Качан, не в силах долго выдерживать льющийся в душу, всё затопляющий свет синих глаз.
Целитель молчал. И не отрывал взгляд от лица пациента.
— Вы будете меня гипнотизировать? — улыбнулся Борис.
— Нет, не буду.
Продолжал смотреть. И молчал. Потом мягко и нежно коснулся рукой живота больного.
— Вы сегодня ели пироги с яйцами, и с капустой, и с печенкой.
— Да, ел. Хм, странно! Хотел есть и ел. Но позвольте: как вы узнали?
— Мука из твёрдой сильной пшеницы. Донецкая, Луганская — с южных степей Донбасса, с Приазовья. Пироги жарены на сливочном масле. А масло… с широким спектром присадок.
— Зачем вы мне всё это говорите?
— Успокойтесь. Вы культурный человек, а в еде так неразборчивы.
— И что же? И хорошо! Я съел два пирожка!
— Свежее тесто, только что испечённое. Камнем ложится на стенки желудка. И заметьте: съели вы не два пирожка, а восемь. И к тому ж обедали в столовой. А там к назначенной вам диете добавили добрый кусок копченой колбасы да варенье из слив и облепихи.
— Позвольте! Я ведь могу и обидеться.
— Да, конечно, вам непривычно такое слушать. Но меня позвали помочь вам, а я даром деньги не беру.
Прямота и чистосердечие разоружали Бориса; он хотел бы послать его подальше, указать на дверь, но тот смотрел доверчиво и улыбался.