Не выпил. Был в гостях и не выпил глотка вина. Да скажи я приятелям — не поверят,— усмехнулся Борис.
Хотел припомнить вечер без вина, просто вечер, рабочий, будничный — и то находился случай пропустить рюмку-другую. Не вечером, так днем — на работе глотнуть спирта — благо его много в лаборатории,— кто-то принесет бутылку вина, а то обедать пойдут в ресторан. Пожалуй, пять последних лет он пил каждый день. Понемногу, для сугрева, для порядка, к случаю и без случая, с поводом и без повода — пьёт и не умирает. А она говорит, алкоголь не выводится из организма две недели. Выходит, я всегда пьян? Но я живу, тружусь и радуюсь жизни. Чепуха какая!
Негромко, неуверенно раздавалась в его сознании критика в адрес соседки; он скорее восхищался ею, изумлялся трезвости суждений, глубине и мудрости взгляда на жизнь. Странное, редко встречающееся совпадение: красота и ум. Но всё-таки... Всё-таки, она не права, иначе, если принять на веру её точку зрения, то и он, и многие его товарищи, коллеги,— они тоже всегда пьяны.
И что же?.. Что они собой представляют? — невольно он становился на её позиции. Они во время работы болтают о пустяках, часто выходят, толкутся в коридорах, в местах курения. Бездельники! Живые трупы! Ведь если по совести...— что они за работники? Кто из них трудится честно, изо дня в день — долгие годы, как Мальцев? Кто борется, создает новое! И я с ними. Некогда кипели в груди страсти, мечтал удивить, поразить, создать новые машины, стать доктором, член-корром... Огонь потух, порывы смолкли. Тлею и плыву по течению. А теперь и вовсе,— тупик, упёрся в стену.
Алкоголь разрушает мозг, ассоциативный центр.
Вскочил, словно его ужалила змея.
Лицо пылает от прилива крови, сердце бьётся упруго и часто,— лоб, шея покрылись потом.
Страшно, жутко сознавать: задет мозг, начала разрушаться высшая, нужная для творчества сфера. Да неужели?..
Подошёл к окну, толкнул створки. Струя прохладного воздуха хлынула из леса, пахнула смоляным духом сосны, хвои, донесла кисло-сладкую пряность созревающих яблок. И мёда. Терпкий, душистый, медовый настой шёл со стороны Наташиной пасеки. И, чудилось, ульи чуть слышно гудели в ночи.
Ночь жила. Ночь полна запахов и звуков,— торжество жизни в полуночной мгле проявлялось ещё гуще и полнее.
Звёздную синь отражали чёрные квадраты окон Наташиного дома. Над коньком крыши струилось слабое свечение — и, чудилось, звенит над усадьбой воздух, шепчутся листья яблонь, вишни, стрелочки-листочки облепихи, незримо носятся взад-вперёд мириады крылатых тварей.
Разделся Борис, лёг в постель, но сон к нему так и не шёл. И о чём бы он ни думал, какие бы картины ни всплывали перед глазами, он видел её образ, слышал её голос. И мысль о необратимости свершённой над ним порчи, зароненная Наташей, быстро отлетела, и вновь ему являлись мечты и надежды радужные, зовущие вперёд, к жизни новой и прекрасной. И хотя он не представлял, как она переменится, его жизнь, но что перемены наступят — в этом он был уверен, к ним он теперь устремился всем сердцем.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Постепенно подкрался, заголубел в окнах рассвет. Скрипнула дверь Натальиной веранды,— Борис сбросил одеяло, подскочил к окну. И охнул: Наташа в спортивной походной одежде вышла на крыльцо и сделала несколько приседаний, выпадов влево, вправо.
Борис набросил халат, негромко позвал:
— Наташа!
Вскинула голову, подняла руку:
— Здравствуйте, доброе утро.
— Вы куда собрались?
— В лес, в поход.
— Возьмите меня с собой.
— Я далеко, на весь день.
— И я с вами.
Наталья пожала плечами.
— Пойдёмте, но не хныкать. Нытиков не люблю. Одевайтесь и спускайтесь ко мне — будем завтракать.
Вне себя от радости, Борис умылся, оделся — слетел к Наташе в столовую. Гладкошерстный, серой масти, с голубыми отливами дог, сидевший у входа на веранду, грозно заурчал при виде Бориса. Наташа тихо и дружелюбно сказала:
— Атос! Сидеть! Сиди, милый, и не волнуйся. Этот человек хороший, он пойдёт с нами. Слышишь: пойдёт с нами!
Атос, грозно сверкнув глазами, покорно втянул шею, отвернул в сторону голову,— краем глаза, впрочем, продолжая следить за пришельцем. Наташа подошла к нему, положила руку на шею.
— Успокойся, он пойдёт с нами, да, да — пойдёт с нами — слышишь?
Пёс ворчал, крутил головой — видно было, ему нелегко проникнуться доверием к чужому человеку, видеть его рядом со своей хозяйкой.
Атоса Наталья привезла молочным щенком из совхоза, выменяла у главного зоотехника за два улья с сильными пчелиными семьями,— кормила с ложечки, спать укладывала у своей кровати.
Щенок был редкой особо ценной породы,— требовалось разрешение местного общества собаководов,— Наташа оформила разрешение, выправила на собаку все нужные документы. И кормила, и растила с нежностью и любовью, на которую она была способна.
Атос, как и его средневековый тёзка, был по-рыцарски ревнив и храбр до безумия; он бдительно следил за каждым вторгшимся в дом и готов был разорвать на части всякого, кто попытался бы нанести обиду хозяйке. Он одну женщину схватил за руку и сжал её до ломоты только за то, что та взмахнула зачем-то рукой возле лица Наташи. С тех пор соседи и все близкие люди старались поодаль держаться от Натальи, не говорить с ней громко и не размахивать руками.
— Скажите ему добрые слова,— посоветовала Наташа,— иначе будет настороже и не отойдёт от меня ни на шаг.
Качан, никогда не имевший собак и не знавший, как с ними обращаться, подошёл к Атосу, заглянул ему в глаза.
— Атос, хороший... вот тебе моя рука. Будем друзьями.
Атос понимал, что ему предлагают дружбу и что хозяйка, стоявшая тут же и одобрявшая эту сцену, призывает его к тому же, но, видя приближение руки, счёл такой жест слишком фамильярным, глухо заурчал.
— Ну, ладно, ладно, не буду тебя трогать. Но и ты меня оставь в покое. Ладно? Мы ведь с тобой джентльмены, обо всём сумеем договориться.
В душе же у Бориса оставалось недовольство псом,— будет ещё он тут вязаться между нами! — и пес, судя по недобрым настороженным взглядам, слышал это недовольство; в чутком собачьем сердце оставались ревность и предубеждение к непрошенному знакомцу.
Вышли налегке; ни Наталья, судя по её снаряжению, ни Борис не взяли никаких припасов,— видно, всё-таки, поход наш будет недолог,— успокаивал себя Борис,— обойдёмся без еды и питья.
О продолжительности похода Борис думал с тревогой: вдруг как не дойдёт, устанет, не выдержит темпа.
Шли гуськом по узенькой травянистой тропе, мимо кладбища, углубляясь в лес, который становился всё чаще и угрюмее.
Впереди бежал Атос, за ним Наташа с легким одноствольным ружьишком на плече, с планшетом военного образца, из которого выглядывал уголок крупномасштабной карты. Шли быстро, подгоняемые прохладой сентябрьского утра, сырым дыханием тумана, влекомые чистым звонким щебетанием птиц, встречавших малиновый шар солнца, и с ним ясный и тихий день ранней осени.
Ах, хорошо. Хорошо-то как дышится.
Борису хоть и нелегко было поспешать за Наташей, но первые километры он прошёл резво; крепкий кофе, которого он выпил несколько чашек, обилие кислорода развеяли сонливость; усталости как не бывало, сердце работало ровно, и он не слышал стесняющих неудобств и колющих болей, которые обыкновенно являлись у него во время быстрой ходьбы. Смущало молчание Натальи,— не повернулась, не спросила о самочувствии; и во время завтрака хотя и с улыбкой подавала ему яичницу, мёд и сметану, но сказала лишь несколько слов: «Одумайтесь, вам незачем идти со мной в такую даль. Я в безопасности, со мной ружье, собака. Но, конечно, вам ходить полезно»,— и весь разговор. И теперь не повернется, не спросит, легко ли ему за ней поспевать?