Качан лежал на спине и видел перед собой небо. Оно было синим — пронзительным и холодным,— бесконечным. И чёрные листья липы нелепо вырезаны на нём, точно резцом. «Да, липа. Это — липа.— Медленно и как бы нехотя возрождались мысли.— Медоносы... Сдались мне её медоносы! Потащился дурак. Она — молодая, здоровая... Носится по лесу, как олень».
О молодости её, о силе и здоровье думал как о чём-то далёком, недостижимом.
И вдруг — снова голос:
— Вот так, лежите. Вам надо лежать.
Голос донёсся явственно, на этот раз реально — будто человек стоял рядом, где-то за деревом. И голос знакомый.
— Ну! Аника-воин!.. Полез в воду, не зная броду.
На поляне точно из земли вырос экстрасенс. Глаза лучатся золотой желтизной.
— Вы?.. Как вы тут очутились?
— Меня зовут — Николай Семёнович.
Качан знал, помнил его имя, но в этот момент ему пришло на ум: экстрасенс. На то он и экстрасенс.
Он сейчас об экстрасенсах думал серьёзно, и будто бы даже с почтением,— во всяком случае, скепсиса как не бывало. Явился. Точно упал с неба. В трудную минуту,— может быть, смертельную.
От сердца отвалила тяжесть, дышал он спокойно и ровно. Вот только пот...
Обтер рукавом лицо, не спеша, едва двигая рукой, стал расстегивать пуговицы куртки.
Курнавин усадил Качана на высокий пень от недавно срезанной толстой сосны, снял с больного куртку, обнажил плечи. Сказал:
— Смотрите поверх деревьев,— в небо, в сторону солнца.
— Зачем?
— Дышите ровно, настраивайтесь на одну со мной волну,— к вам вернутся силы, к вам придёт жизнь.
— Хорошо, я — пожалуйста, но только, извините, не совсем понимаю, как это на одну волну.
— Вы многословны, не туда направляете энергию. Так, вот так... Смотрите туда. Начинаем.
Качан ухмыльнулся; через боль и страх, только что его обуявший, на мгновение вспыхнула улыбка неисправимого скептика. Сенс заметил её, и внутренние силы его дрогнули, он готов был отступиться, но собрался с духом.
Зашёл сзади, сильным взмахом вскинул над Борисом руки, распростер, словно крылья коршуна, стал едва заметными движениями «обминать» пространство над головой. «Обминал» неспешно, сосредоточиваясь сам и сосредоточивая Бориса, то есть фокусируя внимание пациента на процессе своих манипуляций, как бы сжимая в кулак и свою волю и волю больного, заставляя думать об одном, только об одном — об этом странном, ещё никогда невиданном и неслыханном лечении, которое должно вывести больного из состояния шока и охватившего его страха.
— Сидите тихо, дышите ровно. Глубже, ещё глубже. Вот так, так. И смотрите в небо. Устремляйтесь к свету, да, к свету — к солнцу. У вас стеноз, внезапный спазм сосудов, питающих сердце. Вам было очень плохо, и не случись я рядом, что бы тут произошло. Драма, трагедия, коллапс! Летальный исход. Теперь, слава Богу, всё позади, всё позади, я вижу биополе — свое и ваше: вот они соединились на кончиках пальцев,— пальцы искрят,— вы слышите? Вы должны слышать и видеть.
И, действительно, Борис у самой своей шеи услышал шорох, слабое потрескивание. Затем тепло, да, да, он явственно слышит тепло. Оно зарождается в голове, спускается к шее, плечам.
Скепсис, неверие вновь отступают. Может, и в самом деле!.. Мы ведь многого не знаем. Мозг, психика — чудеса природы! Тут для учёных целина, мир полон тайн.
Голос будто падает с неба:
— Вам уже лучше,— боль отступает, уходит, откатывается к ногам, и — в землю. Материя живёт, дышит, она переходит в новое состояние, уносит боль в землю, и там, в земле, электризует корни растений. Материя не исчезает, она всё время меняет форму существования.
«А это — примитив, отсебятина,— мелькает в сознании Качана.— Очевидно, он не знает, что я — физик, шаманство не пройдёт».
Голос экстрасенса крепнет, становится строже.
— Молодой человек! Сударь! Возьмите себя в руки!.. Биополе встревожено, срывается с волны — общей, нашей, той, что необходима. Вы должны мне помогать, верить, а вы думаете Бог знает что. Итак, смотрите в ту же точку, успокойтесь, дышите ровно — так, так, ровно, глубоко, и мыслью, всем строем чувств помогайте, помогайте... Вот, уже лучше. Ваш мозг и весь организм — биоэлектрическая станция, всё дело лишь в том, чтобы улавливать потоки электронов, наладить взаимодействие, управлять. Вы — физик, учёный, у вас молодой, чуткий и глубокий ум. Вы поймёте, вы всё поймёте и поможете. Так, так, уже лучше. Мои ладони — локаторы, пальцы искрят.
Борис при этих словах почувствовал волну тепла ясно ощутимой внутренней силы. Она возникла вдруг, прихлынула к голове, сердцу. Вот она разливается по всему телу. Он глубоко, почти конвульсивно вдохнул. Краем глаза следит за движением рук целителя, слышит его неровное, напряжённое дыхание. Кажется, он с большим усилием, частыми, мелкими движениями «сжимает», «уминает» над головой Бориса незримый круг, какой-то нимб, спускается вниз к шее, и тут, не прикасаясь к телу, что-то давит, мнет. И при этом дышит всё тяжелее.
Борис каждой клеткой своего организма слышит трудную работу Курнавина, и, желая ему помочь, старается быть послушным, дышит ровно и глубоко, неотрывно смотрит в избранную точку на небе. На мгновение ему кажется, он видит эту точку, мог бы в любое другое время отыскать её на небе.
— Вам уже лучше, спазм проходит, боли отступают.
Эти последние слова Николай Семёнович говорит тихо, в голосе слышится крайняя усталость. Он в последний раз ровно взмахнул рукой и затих.
Молча отошёл на полянку, медленно на неё опустился. И не смотрел на Бориса,— видно было, врачеватель устал, ему нужен отдых.
А Борис, забыв о своей болезни, с тревогой смотрел на него, не зная, как ему помочь и какие слова благодарности сказать. Он ещё не совсем понимал, помог ли ему экстрасенс и как велика эта помощь, но ясно видел, что человек этот, почти ему незнакомый, затратил уйму энергии, отвращая от него беду.
Курнавин был бледен, он платком вытирал пот с лица.
Поднял глаза на Бориса:
— Трудно даются мне сеансы. Возраст.
И он грустно, и как-то тепло, по-родственному улыбнулся.
— Вам, я надеюсь, полегчало.
— Да, да,— заторопился Борис.— Мне совсем хорошо. Болей как не бывало.
Сказал, а сам прислушался к биению собственного сердца. И не понял: были там боли или они вовсе отступили. Тяжесть под сердцем сохранялась, но он теперь не испытывал страха, его сердце билось реже и спокойнее.
Николай Семёнович подошёл к Борису, показал ему ладони. Они были чуть припухшими, цвет малиновый.
— Вы знаете, какая у них температура?
Борис покачал головой: он этого не знает.
И так же не торопясь, как он всё делал, Курнавин поднёс ладони к щекам Бориса: ладони были горячими, даже будто бы слегка обожгли щёки больного,— он отвернул голову.
— Ого-о! Странно!
— Нет ничего странного. Будируя ваше биополе, я пропустил через свои ладони большое количество собственного электричества. Иногда я так увлекаюсь, что они потом долго и после сеанса болят, как от ожогов.
И с минуту помолчав, добавил:
— Электричество есть в каждом человеке, только не каждый умеет вызывать и направлять его потоки. И сила электричества, или как мы говорим, биополя, у каждого разная. А теперь вам надо поспать — здесь же на траве.
Прислонил ладонь к земле, сказал:
— Здесь теплый песок, лежать на нём не опасно.
Он затем достал из кармана три таблетки, подал Борису:
— Две таблетки помогут вашему сердцу, одна — снотворное.
Борис проглотил их и блаженно растянулся на траве. Засыпая, он подумал о Наташе: «Хорошо бы, ничего не узнала», но сказать Курнавину не было сил. Он тут же заснул и проспал до глубокого вечера — почти до темна.
Проснулся от лая Атоса. Пёс бегал вокруг и, не смея коснуться, громко лаял.
Тут же стояли Николай Семёнович и Наталья с мотоциклом.
— Соня-засоня, поднимайтесь! Поедем.
Голос Наташин — звонкий и добрый. Она придерживает мотоцикл за руль, улыбается.
— Эх, вы! Путешественник!
Борис поднялся, смущённо оправил одежду, отряхнулся.
— Однако же, вздремнул я,— пытался шутить.