– Сколько угодно, – сказал он.
Я мысленно поставил себя в ситуацию, которую он обрисовал, и то, что осталось от моего воображения, выдало разъедающе циничный ответ.
– Есть все шансы, что я стал бы чем-то вроде нацистского Эдгара Геста11, поставляющего ежедневный столбец оптимистической рифмованной чуши для газет всего мира. И когда наступил бы старческий маразм – закат жизни, как говорят, я бы даже, наверное, пришел к убеждению, что «все к лучшему», как писал в своих куплетах. – Я пожал плечами. – Убил бы я кого-нибудь? Вряд ли. Организовал бы вооруженный заговор? Это более вероятно: но бомбы никогда не казались мне хорошим способом решать дела, хотя они, я слышал, часто взрывались в мое время. Одно могу сказать точно: я больше никогда не написал бы ни единой пьесы. Я потерял этот дар.
Я мог бы сделать что-нибудь действительно жестокое ради правды, или справедливости, или чего-то там еще, – сказал я своей Звездно-Полосатой Крестной, – только в состоянии безумия. Это могло случиться. Представьте себе, что в один прекрасный день я мог бы в трансе выскочить на мирную улицу со смертоносным оружием в руках. Но пошло бы это убийство на пользу миру или нет – вопрос слепой удачи.
Достаточно ли честно ответил я на ваш вопрос? – спросил я его.
– Да, спасибо.
– Считайте меня нацистом, – устало сказал я, – считайте меня кем угодно. Повесьте меня, если вы думаете, что это поднимет общий уровень морали. Моя жизнь не такое уж большое счастье. У меня нет никаких послевоенных планов.
– Я только хотел, чтобы вы поняли, как мало мы можем для вас сделать. Я вижу, вы поняли.
– Что же вы можете?
– Достать фальшивые документы, отвлечь внимание, переправить в такое место, где вы сможете начать новую жизнь, – сказал он. – Какие-то деньги, немного, но все-таки.
– Деньги? И как оценивается моя служба в деньгах?
– Это вопрос традиции, – сказал он. – Традиция восходит по меньшей мере к временам Гражданской войны.
– Вот как?
– Жалованье рядового. Я считаю, что оно причитается вам со дня нашей встречи в Тиргартене до настоящего момента.
– Как щедро! – сказал я.
– Щедрость не имеет большого значения в этом деле. Настоящие агенты вовсе не заинтересованы в деньгах. Была бы разница, если бы вам заплатили как бригадному генералу?
– Нет, – сказал я.
– Или не заплатили бы совсем?
– Никакой разницы, – ответил я.
– Дело здесь чаще всего не в деньгах и даже не в патриотизме, – сказал он.
– А в чем же?
– Каждый решает этот вопрос сам для себя, – сказал Виртанен. – Вообще говоря, шпионаж дает возможность каждому шпиону сходить с ума самым притягательным для него способом.
– Интересно, – заметил я сухо.
Он хлопнул в ладоши, чтобы рассеять неприятный осадок от разговора.
– А теперь – куда вас отправить?
– Таити? – сказал я.
– Если угодно, – сказал он. – Я предлагаю Нью-Йорк.
Там вы сможете затеряться без всяких затруднений, и там достаточно работы, если захотите.
– Хорошо, Нью-Йорк, – сказал я.
– Сфотографируйтесь для паспорта. Вы улетите отсюда в течение трех часов.
Мы пересекли пустынный плац, по которому крутились пыльные вихри. Мое воображение превратило их в призраки погибших на войне бывших курсантов этого училища, которые вернулись сюда и весело пляшут на плацу совсем не по-военному.
– Когда я говорил вам, что только три человека знали о ваших закодированных передачах… – начал Виртанен.
– И что?
– Вы даже не спросили меня, кто был третий?
– Это был кто-то, о ком я мог слышать?
– Да. Он, к сожалению, умер. Вы регулярно нападали на него в своих передачах.
– Да? – сказал я.
– Вы называли его Франклин Делано Розенфельд. Он каждую ночь с удовольствием слушал ваши передачи.
Глава тридцать третья.
Коммунизм поднимает голову…
Третий и, по всему, последний раз я встретился с Моей Звездно-Полосатой Крестной в заброшенной лавке против дома Джонса, в котором прятались Рези, Джордж Крафт и я.
Я не торопился входить в это темное помещение, резонно ожидая, что могу там встретить все что угодно, от караульных Американского цветного легиона до взвода израильских парашютистов, готовых меня схватить.
У меня был пистолет, люгер Железных Гвардейцев, рассверленный до двадцать второго калибра. Я держал его не в кармане, а открыто, наготове, заряженным и взведенным. Я разведал фасад лавки, не обнаруживая себя. Фасад был не освещен. Тогда я добрался до черного хода, продвигаясь короткими перебежками между контейнерами с мусором.
Любой, кто попытался бы схватить меня, Говарда У. Кепмбэлла, был бы изрешечен, прошит, как швейной машинкой. И я должен сказать, что за все эти короткие перебежки между укрытиями я полюбил пехоту, чью бы то ни было пехоту.
Человек, думается мне, вообще пехотное животное.
В задней комнате лавки горел свет. Я посмотрел, в окно и увидел полную безмятежности сцену. Полковник Фрэнк Виртанен, Моя Звездно-Полосатая Крестная, опять сидел на столе, опять ожидал меня.
Теперь это был совсем пожилой человек, совершенно лысый, как будда.
Я вошел.
– Я был уверен, что вы уже ушли в отставку, – сказал я.
– Я и ушел – восемь лет назад. Построил дом на озере в штате Мэн, топором, рубанком и этими двумя руками. Меня отозвали как специалиста.
– По какому вопросу?
– По вопросу о вас, – ответил он.
– Откуда этот внезапный интерес ко мне?
– Именно это и я должен выяснить.
– Нет ничего загадочного в том, что израильтяне охотятся за мной.
– Согласен, – сказал он. – Но весьма загадочно, почему это русские считают вас такой ценной добычей.
– Русские? – сказал я. – Какие русские?
– Это девица – Рези Нот и этот старик, художник, именуемый Джордж Крафт, – сказал Виртанен. – Они оба – коммунистические агенты. Мы наблюдаем за человеком, называющим себя Крафтом, с 1941 года. Мы облегчили въезд в страну этой девице только для того, чтобы выяснить, что она собирается делать.
Глава тридцать четвертая.
Alles kaput
Я с жалким видом сел на упаковочный ящик.
– Несколькими удачно выбранными словами вы уничтожили меня, – сказал я. – Насколько я был богаче еще минуту назад! Друг, мечты и любовница, – сказал я. – Alles kaput.
– Почему? Друг ведь у вас остался, – сказал Виртанен.
– Как это? – сказал я.
– Он ведь вроде вас. Он может быть в разных обличьях – и все искренне. – Он улыбнулся. – Это большой дар.
– Какие же у него были планы относительно меня?
– Он хотел вырвать вас из этой страны и отправить туда, откуда вас можно будет выкрасть с меньшими международными осложнениями. Для этого он выудил у Джонса, кто вы и что вы, и натравил на вас О’Хара и других патриотов. Все – чтобы вырвать вас отсюда.
– Мехико – вот мечта, которую он внушил мне.
– Знаю, – сказал Виртанен. – А в Мехико-сити вас уже ждет другой самолет. Если вы прилетите туда, вы проведете там не более двух минут. Вас сразу же перебросят в Москву на самом современном реактивном самолете, и все расходы уже оплачены.
– И доктор Джонс тоже в этом участвует? – спросил я.
– Нет, он искренне желает вам добра. Он один из немногих, кому вы можете доверять.
– Зачем я им в Москве? Зачем русским этот старый заплесневелый отброс второй мировой войны?
– Они хотят продемонстрировать всему миру, каких фашистских военных преступников укрывают Соединенные Штаты. Они также рассчитывают, что вы расскажете обо всех тайных соглашениях между Соединенными Штатами и нацистами в период становления фашистского режима.
– Как они собираются заставить меня сделать такие признания? Чем они могут меня запугать?
11
Эдгар Гест (1881–1959) – очень популярный в 1910–1930 годы авторсентиментальных псевдонародных стишков, которые он ежедневно печатал вгазете «Детройт фрее пресс».