– Потом к Уистлеру приехала из Америки мать и её выставили вон. Но она недолго горевала. Её утешили. Говорили, что если Уистлер рисовал её одетой, то Курбе – раздетой. Я всегда гордилась тем, что одетой она очень похожа на меня. Посмотри.
Она снова стала щёлкать на своём айфоне, и я ещё раз убедился в том, что действительно моя рыжая как две капли воды похожа на эту Джоанну. Такое ощущение, что она из своих джинсов и маечек нырнула в те старинные одежды, что так мастерски были выписаны на этих картинах.
– Всё понял. Я буду называть тебя Джоанной. И обещаю не выпытывать, как тебя зовут на самом деле. Я тоже не называю своего имени. Остаюсь господином Никто.
Дальше на меня выплеснулось ещё немало информации о том, что, оказывается, Уистлер обожал давать своим картинам какие-то дурацкие музыкальные названия. Первая картина, на которой он изобразил Джоанну, оказывается, называлась «Симфония № 1». А ещё я запомнил, что там среди названий мелькали такие, как «Ноктюрн», «Аранжировка» и прочая муть. Я ещё не успел переварить всё это, как она продолжила:
– А в прошлом году нашёлся какой-то умник и доказал, что на картине Курбе изображена не Джоанна, а балерина Констанс.
– Как же это можно было доказать? Ты же сама говоришь, что там нет лица – только…
– Ну, понимаешь, ещё в те времена, Жорж Санд…
– А это ещё кто?
– Какой же ты идиот! Была такая французская писательница с мужским именем и кучей знаменитых любовников. Так вот, Жорж Санд всех уверяла, что раз Джоанна – рыжая, то «там» волосы тоже должны быть рыжими. А они чёрные. Но Жорж Санд тогда никто не послушал.
После десятка поцелуев и двух чашек кофе, она продолжила:
– Словом, сейчас нашли какое- то письмо Дюма и уже точно доказали, что это не Джоанна. А жаль. Мне уже нечем хвастаться. Теперь есть точные доказательства, что это Констанс. Она была жгучей брюнеткой. Кстати, она к тому же была любовницей того дипломата, который заказал картину. Ещё один аргумент против Джоанны. Хотя у Курбе есть другие работы, где Джоанна изображена абсолютно голой. Одна из них называется «Спящие»: две голые бабы обнимаются, отдыхая после того, как страстно любили друг друга. Что и говорить. Курбе умел шокировать публику. Пьяница, хулиган и дебошир он ненавидел монархию и даже отсидел за свою приверженность к демократии в тюрьме. И всё же никто, как он, не умел мастерски выписывать на своих полотнах страсть. А ещё Курбе писал обычные портреты Джоанны, называя её «Рыжая ирландка Джо».
Нет, нет, вы не думайте, что это были беспрерывные диалоги. Слова эти вылетали из её очаровательного рта в самое неподходящее время. В том числе и между поцелуями. Это меня безумно раздражало. И ещё меня раздражало, что эта красавица думала, что эти дурацкие сведения о какой-то картине позапрошлого века могут что-то убавить в её прекрасном образе. Она же вся из себя была ходячим искушением. И, конечно же, любому мужчине, который попадал в её сети, было абсолютно всё равно похожа она на какую-то Джоанну или нет. Писали ли эту дурацкую картину с неё или с какой-то другой натурщицы. Всё это была чепуха. Важна была только она. Ещё важнее было то, она находилась в моих объятиях.
Но всё же мне пришлось смириться с тем, что все промежутки в нашем секс-марафоне заполнялись её фантазиями на тему искусства. Было очевидно, что это просто её бзик. Я подумал, что лучше иметь любовницу, помешанную на искусстве, чем на шопинге, еде или путешествиях. Но всё оказалось гораздо серьёзнее.
Она действительно была настоящим искусствоведом. Я удивлялся тому, как в её маленькой головке умещалось столько сведений о разных художниках. При этом она сумела с лёгкостью решить все мои проблемы, ради которых я приглашал того специалиста по компьютерным играм. Оказывается, в моём случае искусствовед был гораздо полезнее во всех смыслах этого слова. Она попутно выдала мне такое количество идей, что моя новая компьютерная игра приобрела, наконец- таки, недостающую ей законченность. Именно тогда я понял, почему японцы читают айтишникам курсы по истории искусства.
Меня поражал её предельно безобразный, хаотический, богемный образ жизни. Она просыпалась, когда хотела, засыпала, когда уставала, ела, когда была голодна и голодала, когда решала, что ей надо похудеть. Она много чего делала, выполняя самое главное моё условие совместного проживания – она мне абсолютно не мешала. Она поселилась у меня под боком и смогла стать такой же частью моей жизни, как это сделала бы какая-нибудь рыжая кошка, решившая про себя непонятно что: то ли, что я её хозяин, то ли она моя хозяйка. При этом она, безусловно, была из числа тех кошек, которые гуляют сами по себе.