Ги де Мопассан
Мать уродов
Эту страшную историю и эту страшную женщину я вспомнил на днях, увидев на одном из пляжей, излюбленных богачами, известную в свете парижанку, молодую, изящную, очаровательную, пользующуюся всеобщей любовью и уважением.
История эта — дело уже давнее, но подобные вещи не забываются.
Один из моих друзей, житель маленького провинциального городка, пригласил меня погостить у него. Желая оказать мне достойный прием, он стал всюду водить меня, показывать хваленые виды, замки, фабрики, развалины; он смотрел со мной памятники, церкви, старые украшенные резьбой двери, деревья огромной вышины или причудливой формы, дуб святого Андрея и тис Рокбуаза.
Когда я с восторженными восклицаниями осмотрел все местные достопримечательности, мой приятель сокрушенно объявил мне, что ходить больше некуда. Я облегченно вздохнул. Значит, теперь можно будет немного отдохнуть в тени. Но вдруг у него вырвалось:
— Ах да! У нас ведь еще осталась «мать уродов», надо показать ее тебе.
Я спросил:
— Кто это — мать уродов?
Он сказал:
— Это ужасная женщина, настоящий дьявол, она каждый год нарочно производит на свет детей-калек, отвратительных, страшных, словом — уродов, и продает их людям, показывающим всякие диковины.
Люди, промышляющие этим мерзким делом, время от времени наведываются к ней — узнать, не произвела ли она на свет нового выродка, и, если он им по вкусу, берут его, а матери выплачивают ренту.
У нее одиннадцать таких детей. Она богачка.
Ты думаешь, я шучу, выдумываю, преувеличиваю? Нет, друг мой. То, что я тебе рассказываю, — правда, сущая правда.
Пойдем посмотрим на эту женщину. Потом я тебе скажу, как она стала заниматься производством этих уродов.
Приятель повел меня на окраину города.
Женщина эта жила в хорошеньком маленьком домике у самой дороги. Все было очень мило, заметен был порядок. Сад, полный цветов, благоухал. Можно было подумать, что здесь живет нотариус, оставивший свое дело.
Служанка ввела нас в маленькую деревенскую гостиную, и ее хозяйка, эта гадина, вышла к нам.
Ей было лет сорок. Была она женщина высокая, с жесткими чертами лица, но хорошо сложенная, крепкая и здоровая, настоящий тип сильной крестьянки, полуживотное-полуженщина.
Она знала, что окружающие осуждают ее, и, казалось, принимала посетителей с каким-то злобным смирением.
Она спросила:
— Что вам угодно?
Мой приятель сказал:
— Я слышал, что последний ваш ребенок ничем не отличается от обычных детей и нисколько не похож на своих братьев. Я хотел проверить, правда ли это.
Она бросила на нас угрюмый, гневный взгляд и ответила:
— Ах нет, сударь! Нет! Он, может, еще хуже других. Не везет мне, не везет. Все такие, сударь, все такие, просто горе, и с чего это господь бог так немилостив к бедной женщине, у которой никого нет на свете, с чего это?
Она говорила быстро, лицемерно опустив глаза, похожая на испуганного хищного зверя. Она пыталась смягчить свой грубый голос, и странно было, что эти плаксивые слова, произносимые фальцетом, исходят из большого, ширококостного, угловатого, сильного тела, будто созданного для необузданных движений, которому пристало бы выть по-волчьи.
Приятель мой попросил:
— Мы хотели бы посмотреть на вашего ребенка.
Мне показалось, что она покраснела. Может быть, я ошибся? Помолчав немного, она сказала, повысив голос:
— На что это вам?
И она подняла голову, бросая на нас быстрые, огнем сверкающие взгляды.
Мой спутник продолжал:
— Отчего вы нам не хотите показать его? Ведь есть же люди, которым вы его показываете. Вы понимаете, о ком я говорю.
Она вздрогнула и, дав себе волю, дав волю своему гневу, прокричала:
— Вы, значит, для того и пришли? Чтоб оскорблять меня, да? Оттого что мои дети все равно как звери, так ведь? Вы его не увидите, нет, нет, не увидите. Убирайтесь, убирайтесь! И чего это вы все донимаете меня?
Она наступала на нас, уперев руки в бока. Словно отклик на этот грубый голос, из соседней комнаты донеслось что-то вроде стона или, вернее, мяуканья, раздался жалобный крик идиота. Мороз пробежал у меня по коже. Мы отступили.
Мой приятель строго сказал:
— Берегитесь, чертовка (в народе ее называли чертовкой), берегитесь, когда-нибудь вы за это поплатитесь.
Она задрожала от ярости и, потрясая кулаками, вне себя, проревела:
— Убирайтесь! Не за что мне расплачиваться! Убирайтесь! Подлецы!
Она готова была вцепиться в нас. Мы поспешили уйти, совершенно подавленные.
Когда мы выбрались из дому, приятель спросил: