— … давай катись к своей ненаглядной половине, проведи с ней курсы усовершенствования. И экзамен потом пусть сдаст. А ассистентом на экзамен пригласи ее личного шофера. Это насчет твоей не любви к местам массового обслуживания.
— Ну и стерва же ты.
— Ты не лучше.
— А насчет шофера и моей Таньки, так это разве что наша уборщица баба Клава не знает. Я ему, как об этом узнал, еще и доплачивать стал, с условием — что моя благоверная по этому вопросу ко мне больше обращаться не будет.
— Да, я смотрю тебя достать ничем не возможно.
— Это точно.
Сверкнув напоследок глазами, материализуя собой такое тонкое духовное понятие как оскорбленная невинность, девушка поднялась и направилась в ванную комнату. Вскоре раздался шум воды.
«Господи, как мне все надоело. Как мне тошнит от этих моих компаньонов, с их постоянными словечками типа «бабки» или «задница», с этими государственными чинушами, у которых, по моему, с горшка в глазах только и светится вопрос: «Сколько дашь»? А эти бритоголовые мальчики–рэкетиры. Они хоть одну книжку в жизни прочитали? Так наверно и умрут с дыркой в голове, не зная, что жили на свете Платон, Аристотель, Булгаков. При фамилии Булгаков вспомнилось то трепетное чувство, когда молоденькая библиотекарша выдала ему в университетской библиотеке, в читальном зале, потрепанный томик «Мастера и Маргариты»:
— Девушка, а можно на дом взять?
— Что вы, молодой человек. Только в читальном зале.
А руки у нее были такие тонкие, тонкие, хрупкие, хрупкие. И глаза… голубые, так наивно и по детски доверчиво смотревшие на тебя сквозь стекла очков. Ах, Катя, Катя… Катюша… Господи, куда это все делось. Неужели он никогда уже больше не испытает тогдашнего душевного трепета? И для возбуждения, для подзарядки своих жизненных аккумуляторов, он только и будет, что шляться по ресторанам и саунам…
— И долго ты так будешь лежать, демонстрируя свои мужские достоинства, — Светка стояла на пороге комнаты в мохеровом халате, правда почему- то не застегнутом, — или ты решил разыграть еще одну партейку? Как насчет французской партии? — женское мурлыкание резко контрастировало с тем шипением, которое пять минут назад издавала эта «кошечка».
И вновь перед глазами встали помятые дольки бананов. Сергей медленно поднялся, не спеша одел трусы:
— Нет, дорогая, извини, партии между нами не будет, — Сергей сделал паузу, одевая свой «Ролекс», — да и чемпионат мы с тобой, похоже, уже весь отыграли.
Девушка зло запахнула полы халата и стянула их пояском на животе.
— Мне что, можно писать увольнение по собственному желанию?
— Зачем, как бухгалтер ты меня полностью устраиваешь.
— А так значит нет?
— Я тебе по этому поводу уже все сказал.
— Ну и катись отсюда. И запомни мои слова — ты об этом еще пожалеешь.
— Свет, ты ведешь себя как ребенок, которого обидели — угрожаешь, грубишь. И чего ты так взвилась? На работе ты остаешься. С кем спать у тебя есть. С твоими данными как финансовыми, так и внешними ты можешь выбирать себе мужчину, а не он тебя. Так что все у тебя о'кэй, девочка.
— Да с чего ты решил, что у меня еще кто–то есть, кроме тебя? Из–за того, что я никогда тебя так раньше не ласкала? Ну это же глупо, — голос девушки излучал сплошное незаслуженное негодование, сплошную обиду.
— Свет, ну не надо, не переигрывай. Просто так расстаться ты, я вижу, не хочешь. Признаешь только наглядный мат на доске. Так что ставить мат?
— В сколько ходов?
— В три.
— Валяй.
— О'кэй. Ты по–моему из тех людей, которым доставляет удовольствие, чтобы их ткнули в собственное грязное белье. Итак, первый ход. Пустая пачка «Мальборо» в мусорном ведре на кухне чья? Ты же куришь «Труссарди». Только не надо говорит, что к тебе заскакивала подружка.
— Господи. По какой то пустой пачке сигарет…
— Второй ход. — Сергей перебил девушку, — ну про второй ход я уже сказал.
— Ты не в своем уме. Да прочла я об этом в одном журнальчике. Тебя, дурака, решила порадовать.
— В журнальчике? Согласен, может и в журнальчике. Но сперва ты порадовала этим своего дружка примерно полторы недели назад.
— Да нет у меня никакого дружка.