Порыв ветра чуть тронул еловые лапы, и на серой шкуре вервольфа заискрились снежинки. Где-то внизу, в черном ущелье завыли обычные волки. А Саиду больше не хотелось говорить. Да и что сказать этой серебристо-серой ночью под огромной белой луной, когда рядом, только руку протяни — внимательные глаза оборотня?
Но чудеса не вечны, и волк исчез среди елей так же бесшумно, как и появился.
В лагере все было хорошо. Фёны и хори разошлись тихо и мирно, чиновники в приюте не натворили ничего плохого, а в честь пополнения бюджета Эрвин решил зарезать барана из их маленькой отары. По всей пещере разносился упоительный запах рагу, Саид перечитывал книгу северных легенд, в которой рассказывалось о вервольфах, и ждал маму. Сегодня-завтра должна вернуться.
— Какая вкуснотища!
Если не поднимать глаза, то можно подумать, что домой пришла молодая женщина со звонким голосом девчонки. Если не смотреть, то на миг можно позабыть о том, что ее волосы отныне белее снега, а на самом дне зеленых глаз притаилась глухая тоска.
— Мама! — Саид живо подскочил на ноги и обнял своего командира. Поцеловал в щеку, чуть отстранился и лукаво подмигнул ей: — А у меня есть секрет.
Хранить секреты в условиях жизни в лагере — дело непростое. Да и что скрывать от товарищей? Но так уж повелось с раннего детства, что в их семье были свои крохотные тайны. Рано или поздно большая часть из них становилась достоянием общественности, но уютное чувство семейной сопричастности оставалось.
Большинство секретов предназначалось лишь для них пятерых. Кое-что перепадало обоим дедушкам, и Богдану, и ушедшему восемь лет назад Рашиду. Об одной шалости ведали только братья. И не потому, что боялись реакции родителей. Подозревали, что и отец, и мать либо знали, либо нутром чуяли. Просто так уж повелось.
А сейчас все секреты на двоих. Точнее, первый после гибели отца секрет.
— Мама... Я видел вервольфа.
====== Глава 6. Али. Краски города ======
Очень хотелось спать. Нет, не так. Али больше всего на свете жаждал свернуться в клубок на жесткой узкой скамье и отрубиться на пару суток. Но кое-что мешало. Во-первых, остатки разума подсказывали ему, что у него есть все шансы замерзнуть, а, во-вторых, любопытство еще никто не отменял.
Вообще-то порядки в лагере просто не позволили художнику вырасти неженкой, и с недосыпом он привык справляться одной левой. Нынче же, видимо, сказывались непривычные условия. За последнюю неделю он спал... сам не помнил, сколько спал, но явно исчезающе мало. Поступление в университет — дело, конечно, серьезное и непростое, однако после него юноша должен был еще выжить в огромном городе, центре политической, торговой и преступной жизни страны.
Вместе с тремя другими студентами, вольнопьющим поэтом и сбежавшим из дому сыном мелкого аристократика Али снимал угол на чердаке двухэтажного дома в квартале Ангелов. Именно в этом месте нищета доходила до той черты, за которой приобретала либо облик святости, либо воровства и мошенничества. Ребята справедливо рассудили, что красть у них в принципе нечего, а святые на то и святые, чтобы уж как-нибудь перетерпеть соседство с их компанией.
После того, как вопрос с жильем был решен, художник отправился на поиски заработка. Кое-что фёны дали ему с собой в дорогу, но половина денег ушла на взятки и первый взнос за художественные курсы, а вторая — на курсы по истории и философии. Да, Али не смог удержаться, хотя и догадывался, что официальная наука выставляет события последних пары сотен лет в несколько своеобразном свете. Но юноша намеревался узнать врага в лицо, а кроме того хотел пополнить свои весьма скудные познания в области древней истории.
Итак, он опустошил свой кошелек и пристроился в пару мест на постоянную работу и еще в парочку по принципу «понадобишься — свистнем». Обучение за скудную плату девочки-калеки, дочери владельца бакалейной лавки, и отмывание полов от грязи, крови и блевотины в трактире обеспечивали ему пусть скромную, зато еженедельную прибавку к бюджету, а за разгрузку товаров в речном порту он получал внезапное и оттого особенно приятное вознаграждение.
Как раз накануне прибыли торговые лодки из Лимерии, и Али вернулся в свой уголок под крышей далеко за полночь. Он изрядно промерз и устал, но подремать удалось от силы часа четыре, потому что утром до занятий он обязан был вымыть трактир перед открытием.
Конечно, если бы он задрых где-нибудь на задних рядах, преподаватель бы и ухом не повел. Мало ли тел там сопело еще с первых лекций? Но Али так ждал этого курса! Ведь его вел молодой — по эльфийским меркам — но уже известный далеко за стенами университета знаток древней истории Алессандро Туронский.
Просторную гулкую аудиторию с высокими потолками и роскошной, несколько вычурной лепниной на стенах постепенно наполняли студенты, и юноша в рамках борьбы со сном и с целью расширения кругозора крутил головой из стороны в сторону. Он вырос в Грюнланде, где в основном проживали люди с довольно однотипной внешностью, а в больших городах изредка встречались представители иных народов. Кое-что о разнообразии он узнал благодаря родным фёнам и «Детям ветра», среди которых были и гномы, и пикты, и лесные эльфы, и всяческие полукровки, но здесь... О, здесь, в Пиране, жадный взор художника не уставал любоваться все новыми и новыми оттенками глаз, волос, кожи...
Сейчас он приметил гнома с антрацитовыми глазами в странном сочетании с медными косами, и одновременно — двух эльфов, которые с самым галантным видом говорили ему что-то такое, из-за чего парень стискивал тяжелые кулаки, но ответить не смел.
— Он, он, он, — пронеслось по аудитории. Эльфы оставили гнома в покое, кто-то из спавших резко проснулся и охнул, ударившись головой об стол. Студенты переглядывались, шушукались и с интересом глядели в сторону массивных дверей.
Вскоре на кафедру поднялся сам Алессандро Туронский. Али выдохнул. Сзади присвистнули. Внизу две девушки глупо хихикнули. Да, слухи о красоте городских эльфов в целом и этого в частности оправдывались полностью. Оставалось лишь диву даваться, что подобное создание позабыло в этом порочном мире?
Высокий, стройный, в легкой голубой тунике, он, казалось, совершенно не чувствовал жуткого холода, что царил зимой в стенах университета. Густые волосы цвета молока с медом свободно лежали на плечах, подчеркивая безупречную осанку. Даже со своего места художник заметил, что глаза эльфа были светло-голубыми. Да он весь, казалось, излучал сказочное светлое сияние. А когда Али услышал его сильный певучий голос, то подумал грешным делом, что преподаватель мог бы нести полную чушь — его все равно слушали бы, открыв рты и вытаращив глаза.
Но, к чести Алессандро, рассказывал он живо, интересно и по делу. Али с удовольствием записал бы каждое его слово, но руки нещадно мерзли, и пальцы слушались через раз.
На самом деле зимы в Ромалии были куда мягче, чем в Грюнланде, а Пиран так и вовсе славился своим теплым климатом. Здесь цвели магнолии и созревали лимоны, в окрестностях города росли оливковые и миндальные деревья, а снег видели не каждый год. Но громадное старинное здание университета неласково встречало студентов стылыми аудиториями.
Художники занимались в новых пристройках и небольшом деревянном домике с видом на парк и мраморную аллею, статуи которой к концу обучения до зубовного скрежета ненавидел каждый прилежный ученик. Ректор неохотно подписывал очередную просьбу об очередной закупке дров, но и при скудном отоплении будущие служители искусства находились в относительном тепле.
Каменные стены главного здания не потеплели бы, даже если бы в центре аудиторий разводили костры. Сегодня Али впервые слушал здесь лекцию, отчаянно пытался согреть дыханием задубевшие пальцы и ругал себя за то, что не догадался загодя разжиться перчатками.
— Эй, саориец, — шепотом откуда-то из-за спины. — Возьми.
Юноша обернулся. А вот и очередной образец того, что трудно встретить в Грюнланде. Чаще всего тамошние жители появлялись на свет с серыми, голубыми, реже зелеными и карими глазами. Такую же пронзительную синеву Али видел впервые и не сразу сообразил, что темноволосый парень протягивал ему перчатки с обрезанными пальцами. На его собственных руках были похожие, только на вид поновее.