Но здесь, в зачарованном изумрудном мареве, Милош не чуял зла, человеческого ли, природного. Тонкие гладкие стволы тянулись к небу, и листья резным куполом укрывали рощу. Только рощу ли? Лекарь распахнул глаза и внимательно всмотрелся в стройные зеленые тела. Он вдруг почувствовал себя крохотным насекомым среди узловатых стеблей злаков. Да, эти растения — как их местные звали? бамбуки? — отчего-то напоминали ему травы, а не деревья.
Выходит, на самом деле он был не в лесу, а на поляне, большой-большой, высокой-превысокой, зеленой, густой и прозрачной. Невероятное место. Какие чудеса его ждут в новых землях, если даже здесь, на сто лет как обжитом Веселом острове, он обнаружил кусочек совсем особенного мира.
Вот бы братьев сюда! Легкий, бесшумный как тень Саид с тонким луком смотрелся бы среди бамбуков будто еще одно растение. Зеленые глаза Али волшебными огоньками мелькали бы среди этих высоченных стеблей, и его кисть трудилась бы без устали до заката, и с рассветом, и со следующим рассветом. И дивные безмолвные травы сберегли бы их крошечный, один на троих секрет.
Наверное, каждый человек успевает разом прожить несколько жизней, сыграть несколько ролей. Милош был фёном, сыном, внуком, другом, товарищем, призраком, почти целый год любовником... Но прежде всего он был старшим братом. Сколько себя помнил, то есть лет с четырех или пяти и до того, как Саида приняли в отряд Теней, а Али стал почти полноправным призраком. В одиночку на задания его не отпускали, но в остальном он получил те же права и обязанности, что и старшие товарищи.
Однако мгновенно запомнить, что его младшие двойняшки — отныне взрослые мужчины, у Милоша не выходило. И уж тем более он понятия не имел, как реагировать на то, что увидел, вернувшись домой вечером, а не на следующий день к полудню. Старший брат в нем ошарашенно взирал на юношей и лихорадочно подыскивал нравоучительные, но мягкие слова. Просто брат напоминал, что он больше парням не нянька, сами разберутся. А кто-то третий, незнакомый, подсказывал, что иногда нужно махнуть на все рукой и без раздумий наслаждаться красотой.
А ведь было чем наслаждаться. Его мальчики, сильные, гибкие, смуглые, сплелись в упоительном объятии. Длинные черные локоны Али разметались по лежаку, короткие кудряшки нависшего над ним Саида касались лица художника и, видно, щекотали, потому что он то и дело отводил их рукой, но упрямые пряди все равно проскальзывали между пальцами. Братья целовались. Доверительно, спокойно, как могут лишь по-настоящему родные люди. Однако не было в их прикосновениях страсти любовников. К тому времени Милош на собственном опыте познал, как целуешь того, кого хочешь, да и наблюдал другие пары. Фёны старались не смущать товарищей откровенными жестами, но в тесноте лагеря схорониться так, чтобы тебя ни разу не застукали, просто невозможно.
Вдруг Али распахнул глаза — и увидел старшего брата. Настойчиво, но невозмутимо отодвинул от себя Саида, разрывая поцелуй, и кивнул на вход в пещеру, мол, сам смотри, почему. Лучник и посмотрел. И бесстыже рассмеялся. Художник покачал головой и улыбнулся лекарю.
А тот, кажется, собрал себя воедино, подошел к лежаку и уселся между живо освободившими для него место двойняшками. Шутливо щелкнул каждого по носу, но посмотрел серьезно, внимательно. В самом деле, сейчас ему не слова искать надо, а показать, что готов услышать их и действительно услышать. Ну и заодно с такого расстояния заметил: ни один не был возбужден. Не облегчение, не удивление, всего лишь факт.
— Нуу... Так получилось! — с обескураживающе честной улыбкой выпалил Саид. Али застонал и уткнулся лицом в бедро Милоша.
— У Саида все так получается, ты же знаешь, — сказал он старшему брату сквозь тихий смех. — Но в данном случае он даже прав. Так получилось, что мы попробовали, и нам понравилось. Мы не любовники, не бойся, но... ведь и в самом деле чудесно!
— Вижу, что не любовники, — усмехнулся Милош. И вздрогнул от внезапно нахлынувшего почти неизведанного чувства. Почти, потому что однажды оно на пару мгновений прокралось в его сердце, и юноша знал его имя — ревность. Спросил, не скрывая грусти, откровенностью на откровенность: — И давно попробовали?
— Третьего дня, — от привычной дурашливости в тоне Саида не осталось и следа. Понял.
— И если ты думаешь, что мы не вспомнили о тебе, то ты глубоко ошибаешься, — добавил Али. Да. Ну и кто из них троих старший?
Не важно. Как минимум он — больше, намного больше каждого из братьев. Оба свободно устроились у него на коленях. Первым на него набросился, разумеется, Саид, яркий, как летний рассвет. Вторым к нему потянулся Али, ласковый, как первое вешнее тепло. А потом двойняшки уютно уткнулись носами ему в шею, и старший брат вернулся. Но не заботливым опекуном, а надежной крепостью, в которой всегда можно спрятаться от ненастья.
Изумрудное марево поплыло перед глазами. Как некстати! Или наоборот? С первых мгновений разлуки, едва только родной лагерь исчез за поворотом серпантина, Милош запретил себе тосковать по дому. Вспоминать вспоминал, но отрешенно, будто читал книгу об интересных, но совершенно чужих ему людях. Он сам не знал, почему принял такое решение, однако догадывался, что иначе не доберется не то что до порта Иггдриса — до границы с Ромалией.
Милош поднялся на ноги и побрел между бамбуками, ходьбой прогоняя тупую ноющую боль внутри. Когда он договаривался с Джоном о том, чтобы его взяли в экспедицию, он уже знал, как невыносима разлука, которая может оказаться вечной. Он терял Рашида. Но тогда ему было двенадцать лет, и, пожалуй, уход своего дедушки он до сих пор воспринимал как нечто нереальное. Он считал себя фёном, бойцом-подпольщиком, призраком, обязанным быть сильным и стойким, он искренне верил, что ему хватит отваги пережить расставание с семьей и друзьями.
Гибель отца перевернула все. Слово «никогда» стало ощутимым, материальным, легким, как тело Раджи, которое он положил на костер, и тяжелым, как следующая ночь без него. Разлука отныне была не смутным воспоминанием детства, она беззастенчиво дохнула на него холодом и тленом и явила ему свой страшный кровавый оскал.
Однако мама была права. «Не вздумай остаться». Если у мамы и двойняшек нашлось мужество, чтобы отпустить его, то ему и вовсе не пристало вешать нос и сдаваться. Он заново превратился в старшего брата, но теперь не того, который всегда рядом, а того, кто подает пример.
Трактир в квартале от торговой площади поражал неопрятностью, разнузданностью и в то же время какой-то залихватской радостью. Музыканты остервенело терзали скрипки, девушки в пестрых широких юбках чуть ниже колен отплясывали между столами, ловко уворачиваясь от одних жадных рук и ластясь к другим. Шустрые подавальщики сновали туда-сюда с подносами, на которых красовались миски, полные осьминогов, мидий и прочей морской мелочи, и высились причудливые стаканы с разноцветными напитками.
— Ты гляди, и правда трезвенник, — усмехнулся Джон и отпил из своего бокала молочно-белую жидкость с явным хмельным запахом. — Не желаешь ли попробовать? Это коктейль, смесь из рома и всякой сладкой бурды. Однажды доберется и до наших краев, но пока... М? Глоточек, я тебе как врач гарантирую удовольствие и ни капли вреда для здоровья.
— Благодарю, — отрицательно покачал головой Милош. С О’Рейли было хорошо. Он порой повторял вопросы, выкладывал свои наблюдения, но не настаивал на том, чтобы ему отвечали. Нет — так нет.
— Как скажешь, юноша, — врач посмаковал странный напиток и с любопытством склонил на бок свою крупную голову. Таким он напоминал фёну сову. — Ну, и как тебе местная флора и фауна?
— Флора изумительная. Я побывал в бамбуковой роще, дошел до цепочки озер и увидел... Знаете, очень похожи на водяные лилии, но гораздо больше, розовые, пышные.