====== Глава 9. Али. Все за одного ======
После свежести теплого снежного дня родные комнаты встретили Марчелло привычным спертым воздухом. Мама не выносила открытых окон, и проветривание превращалось в целую миссию с продуманным пошаговым планом и запасными путями отступления. Юноша прилежно изучал историю задолго до университета и досконально знал события не одной баталии, а потому его стараниями за последние пять лет они ни разу не задохнулись.
— Прости, что задержался, — сказал Марчелло встретившей его девушке и протянул ей душистую пахлаву, которую купил в чайхане.
— Ну что ты, вовсе не страшно, — та расплылась в улыбке и с удовольствием принюхалась к сласти.
— Как она? — неизменный вопрос с порога.
— Лучше, чем вчера. Разок только кошмар привиделся. А так — поет, вяжет, постирала немного.
— И правда лучше, — согласился юноша. — Ну, беги, не задерживаю!
Сиделка накинула плащ, поклонилась и шмыгнула за дверь. А из-за другой двери показалась статная женщина с серебром в темных волосах, уложенных в сложный узел на затылке, и детской улыбкой на почти гладком лице.
— Золотой мой, — ласковые руки трепетно коснулись волос Марчелло, а по бледным щекам заструились слезы. Для мамы время текло иначе, и даже самая пустяковая разлука на пару часов могла показаться ей бесконечной. За пять лет он привык, и сердце уже не сжималось тоскливо всякий раз, когда она плакала, и юношу почти не мучила совесть, если он слегка задерживался. Как сегодня.
— Здравствуй, родная. Смотри, я принес свежий чай и твою любимую пахлаву. Ты вскипятишь для меня воду? На улице снег, хорошо бы согреться.
— Мой бедный мальчик, конечно-конечно, бегу! И я связала тебе новые перчатки, старые-то, небось, давно поистерлись.
«Старые» мама подарила ему с месяц назад, но эти лишними не будут. Кто знает, вдруг еще какой отчаянный студент явится на лекцию в главное здание без перчаток? Или Али потеряет теперь уже свои.
Сегодня после чая он озадачил маму приготовлением риса на ужин, зная, что рис она может перебирать и час, и два, и проветрил как следует комнату родителей и свою с братом, а после устроился за столом напротив нее и взялся за перевод. Издатель накануне поторопил его, и хорошо бы сдать рукопись к концу недели, но думалось плохо. Саорийская вязь вилась перед глазами затейливым узором, но в каждом штрихе он видел скрюченное тельце Пьера. И без того маленькое, оно показалось ему беззащитным и жалким на полу огромной аудитории.
Хлопнула входная дверь, послышалось сразу два голоса. Отец и Энцо вернулись. Что ж, наверное, он сумеет скрыться в спальне и поработать пару часов. В одиночестве проще справиться со своими чувствами, чем рядом с матерью, перед которой неизменно нужно было держать себя в руках.
Где-то залаяла собака. В окошко комнаты братьев не видать было неба — лишь крышу соседнего дома, который тесно прижался к их собственному. Но одинокий лай в полной тишине да серый мрак вокруг подсказали ему, что полночь уже миновала, а до утра еще далеко.
Энцо похрапывал на соседней кровати. Хорошо ему — с детства отличался крепким сном.
Глаза Марчелло начали различать в темноте предметы. Книги, свитки, стопки бумаг. Он скользил взглядом по корешкам, каждый из которых нашел бы и наощупь, выхватывал самые любимые книги, мысленно обращался к любимым страницам, фразам... В полдень — похороны Пьера. Но ведь было же во вчерашнем дне что-то светлое, ведь не сплошь тоскливый вой будто в легендах про упырей, не только промозглый холод склепа.
И он вспомнил: прикосновение Алессандро. Любимый... Его недосягаемая звездочка, его несбыточная мечта. Марчелло и помыслить не смел, что когда-нибудь дивный эльф ответит ему взаимностью. Между ними зияла непреодолимая пропасть. Прославленный преподаватель, прекрасный, как рассвет, мудрый, как сказочные золотые драконы, чистый, безупречный — и какой-то студентишка, неуклюжий, смешной, посредственный переводчик с саорийского. Да они оба мужчины, в конце концов! А вокруг Алессандро постоянно вились прелестные девушки всех народностей и образцов красоты. Что рядом с ними жалкий паренек? Оставалась любоваться издалека, беречь в сокровищнице своего сердца редкие случайные прикосновения, теплые слова и добрые взгляды. И творить под покровом ночи отвратительное, стыдное, запретное.
Ужасно. Случилась трагедия, а он... Но безвольная рука сама потянулась к налившейся силой плоти. Марчелло повернулся спиной к брату, стиснул зубы и сжал в кулаке горячий, изнемогающий от желания член. Воображение выткало перед глазами образ Алессандро. Он бы осыпал эти волосы цвета электрума лепестками магнолий, а нежную кожу — поцелуями. Он бы трепетно ласкал его стройный стан, срывая с любимых губ тихие вздохи. Он бы... Он совсем-совсем не знал, что произошло бы дальше. Светлый эльф и то, как неистово он терзал сейчас свое естество, вопиюще не сочетались между собой. Очередное доказательство того, что никогда... Он выплеснулся на руку и торопливо отер уголком простыни следы своего позора. Тело охватила сладкая истома, но на душе скреблись кошки.
Вот бы очутиться в чайхане. Слышать, как непрестанно шуршит и звенит чем-то хлопотливый саориец, смотреть на снег, медленными глотками пить масалу. То молчать, то говорить с Али. Лишь вчера познакомились, но рядом с художником ему отчего-то было спокойно.
Усталость взяла свое, и Марчелло постепенно уснул.
Город пробуждался медленно, неохотно, поворачивался с боку на бок, то высовывая нос из-под одеяла, то ныряя обратно. Буйный и шумный весной, летом и даже ранней осенью, в холода Пиран будто отсыпался за все жаркие ночи.
Густая саорийская синева затопила неосвещенные бедные кварталы, и даже зная с детства эти кривые улочки, Марчелло шел осторожно, внимательно смотрел под ноги и обходил зловонные лужи и темные пятна то ли испражнений, то ли блевотины. В окошках мастерских постепенно зажигались огоньки, и с каждым шагом путь до университета становился легче.
На аллее, что вела к величавой громаде главного здания и дальше к мрачным карминовым стенам библиотеки, сторожа зажгли фонари. Крупные белые хлопья поблескивали в их тусклом свете и мягко опускались на скелеты платанов, скамейки, мощеные дорожки. Тихо-тихо, лишь стариковское шарканье метлы да одинокий вороний крик вплетались в безмолвие рассвета.
Но Марчелло знал, что застанет в библиотеке еще одну живую душу. Отец попросил его навести утром порядок в читальном зале вместо него, потому что у самого Джордано были печальные обязательства, связанные с предстоявшим погребением. Эта просьба совпала с желанием юноши поговорить без посторонних ушей с человеком, которого тоже придавило вчерашнее событие.
Студент почти на ощупь миновал узкий длинный коридор, со стен которого за посетителями следили ромалийские владыки, знатные люди и два предыдущих ректора университета, и очутился в читальном зале, слабо освещенном пламенем трех свечей.
— Хельга! — юноша крепко прижал к себе девушку со светлой до белизны косой и очень светлыми голубыми глазами, сверкавшими от слез. Она протирала пыль, когда он вошел, и тут же кинулась ему на шею.
— Марчелло... Ты видел его вчера, да? — сквозь всхлипывания вымолвила служанка.
— Видел... Ну почему такие, как он? — тяжело вздохнул Марчелло, отстранился от девушки и провел ладонями по ее щекам, вытирая влажные дорожки. И настороженно замер под недобрым взглядом.
— Боюсь, потому, что он именно такой.
— Ты имеешь в виду, что он работал на износ? — уточнил юноша.
— Можно сказать и так, — проговорила Хельга, и от ее тона Марчелло стало не по себе. — Ты давненько не подбирал для него книги...
— Знаешь ведь, в последние месяцы много переводил, и мама часто болела.
— Ох, прости, не спросила. Как Лаура?
— Получше. Вчера всего один кошмар был. Так что с книгами Пьера?
— Идем, — служанка потянула за собой студента и подвела к внушительной стопке томов.
«О музыкальных жанрах Лимерии», «Сказания озера Морока», «Древние обряды побережья Иггдриса»... А это что еще такое?