— И мы не уходим совсем, — поддержала любовницу Марлен. — Только подумайте! Здесь остаются все научные разработки Милоша и Камиллы, оранжереи, поля, сады... Сердце-цвет угасает, но мы будем верить, что не потухнет совсем. Остаются водопроводы, чары, дороги, все, что вместе спроектировали Артур и... Хельга, а Петра помогала строить. Картины Артура и Вивьен спрятаны в Блюменштадте, но однажды их снова увидят! Портрет Горана висит во дворце культуры и, полагаю, точно никуда не денется. В библиотеке на полках стоят работы Марчелло, и по истории, и по диалогическому обучению, мы уже подпольно издали и распространяем его последний труд. Зося и Герда уже изменили систему здравоохранения. Саид, Али, Арджуна, Отто, Мариуш, Мария уже основательно перетряхнули все силовые и карательные структуры, и прежние страшные казни, бесчеловечное отношение к заключенным, издевательства в армии в полной мере не вернутся никогда. Вы добились запрета лагерей, ребята, это очень, очень много! Мы остаемся... если не физически, то в наших делах.
— Марлен, ты вся в свою племянницу, — заметил Милош. — Скромно умолчала о себе и о том, что почему-то намного реже в семьях бьют женщин и детей, чаще спокойно относятся к разводам и вообще представляют себе, что такое «свобода воли».
Усталые, серые лица светлели одно за другим. Только Шамиль неловко ковырял веточкой костер и плотно сжимал губы.
— Милый? — Камилла осторожно тронула сына за руку.
— Еще кое-что остается, — тихо сказал Шамиль. — Могилы Хельги и дедушки Богдана, наш Ясень... Что с ним сделают? А под ясенем спят Баська и Фенрир.
— Под ясенем ушли Эрвин и Шалом, под Шварцбургом осталась могила Хорька, — подхватил вслед за братом Радко.
— Это грустно, — согласилась Вивьен. — Очень грустно. А в Пиране — моя мама, мама Марчелло. Их могилы там, но они — с нами.
— И мы вернемся! — упрямо тряхнула косами Мира. — Мы обязательно, непременно вернемся.
Ах, что же решить! И бессонный поэт
Философом был до утра.
У звезд и осла попросил он совет,
Меж делом прибил комара.
Измучился весь и с последней совой
Уснул на кусачей траве.
… Ты что тут разлегся?! А, леший с тобой!
Похмелье замучило? Пей.
Продрал он глаза и увидел кувшин,
И ямочек розовый смех,
И рухнул поэт с философских вершин
В молочный целительный снег.
И арфу настроил, как выпил до дна,
И пел для хозяйских детей,
О том, как на мельнице плещет вода
И к павшим летит соловей,
О том, как надежен клинок у бедра,
Когда на коне рядом друг,
И лен вместо шелка совсем не беда
В объятиях любящих рук.
И что бы ни встретил чудной виршеплет
За свой легкомысленный век,
Он в славе и бедности равно поет,
Поет о тебе, человек.
Последний ехидный перелив арфы стих, и Марлен бережно опустила ее на шкуры. Виновато улыбнулась своим слушателям-волкам:
— Я начала сочинять эту песню давным-давно, когда еще не знала фёнов. На моей родине нечасто встретишь представителей других племен... Вот и осталось в конце привычное «человек». Но я имела в виду всех нас: людей, вервольфов, эльфов, гномов, пиктов... Сколько еще нас на земле!
— Много непонятных слов, — покачал головой суровый, но любопытный молодой оборотень. — И совсем непонятно, почему надо петь о человеке.
— Не то чтобы надо, — арфистка взлохматила свои волосы и для храбрости выпила местный травяной напиток. Потому что если уж отважился проглотить эту вонючую гадость, то все остальное тебе точно нипочем. — Я могу спеть о чем угодно. О море, скалах, деревьях, тюленях. Но, если бы я не знала других людей, я не видела бы скалы и море такими. Если бы я не слушала море вместе с моей любимой женщиной, или племянницей, или друзьями, море было бы в моих глазах иным. Человеку нужен человек. Мы нужны друг другу. Это я хотела сказать.
— Ты — человек. Мы — вервольфы, — мудро улыбнулся старый волк. — Мы давно здесь. Мы не против вас, живите рядом. Но мы можем одни.
— Вы надеетесь прожить одни, — горячо возразила Марлен. — Но мир меняется! Еще пятьдесят лет назад, — она пять раз сжала и разжала пальцы, потому что счет у людей и вервольфов разнился, — совсем недавно Волчьи Клыки слыли непроходимыми горами. А мы пришли к вам. У нас есть ружья, взрывчатка, крюки, знания. Мимо вас недавно проплывал корабль, а раньше эти моря пугали путешественников. Вы не сможете прятаться вечно — да и нужно ли?
Судя по хмурым лицам, вервольфы не разделяли энтузиазма своей гостьи.
Али, заглянувший в дом на середине баллады, пришел Марлен на помощь.
— Я вас понимаю. Вервольфы и фёны немного похожи. Вы долго жили в горах одни, мы жили намного меньше, но тоже почти одни. Я вырос в маленьком мире Фёна, мне было в нем хорошо и спокойно. А после я уехал учиться в большой город. Он очень большой, один из самых больших городов севера. Я поселился в той части города, где моими соседями были воры, мошенники, пьяницы, просто очень бедные люди. Первое время было страшно, я ничего не понимал. Я замерзал без родных, друзей, вдали от моего привычного мира. Но потом разглядел в этом городе прекрасных людей. А сколько всего вам расскажет Милош! О, — Али удивленно посмотрел на запыхавшегося, взволнованного старшего брата, который ворвался в дом вместе с порывом осеннего ветра. — Легок на помине!
— Вы не поверите. Там... К берегу подходит корабль! Я не вижу на нем флага, но, судя по конструкции, он из Лимерии или с Шинни.
И вервольфы, и новые их соседи, все, кто был на побережье, подались к морю. Они увидели, как на ветру заполоскался белый флаг, знак добрых намерений для большинства стран севера. Милош поспешно соорудил из подручных тряпок два сигнальных флажка и показал, где бросить якорь, чтобы корабль не сел на мель. Кажется, прошла целая вечность до того мгновения, когда с борта на воду спустилась лодка.
— Сынок, меня зрение подводит, или там и правда одни рыжие? — спросила Зося у Милоша.
— Правда, мама. Возможно... возможно, это нереи...
Вдруг Милош, позабыв о студеной осенней воде, позабыв обо всем на свете, бросился бежать прямо по мелководью. Навстречу ему выпрыгнул из лодки мужчина, из рыжей бороды которого вился дымок то ли от самокрутки, то ли от трубки.
— Это он? — Шамиль, очарованный красавцем-кораблем, все же опасливо прижался к маме.
— Да, милый, это папин друг, Шеннон, — с той же смесью восхищения и тревоги в голосе ответила сыну Камилла.
Обоих разом обнял, успокаивая, Марчелло.
— Пусть Милош сегодня порадуется, а вот завтра — завтра мы начнем его ревновать.
И завтра настало, непогожее, северное, ветреное. Оно щерилось на мир крепкими Волчьими Клыками и бросало вызов отчаянным и отважным.
Ведьма Фёна вместе со своей любимой, детьми, внуками и друзьями взошла на палубу нерейской шхуны. Нет, они не собирались покидать Волчью бухту, ведь они обещали вернуться в Республику.
Но ветер, который через неделю-другую расправит паруса, этот ветер надежно свяжет Республику, Волчьи Клыки, Шинни, зарождающееся сопротивление в Иггдрисе и кто знает, сколько еще свобод и революций.
====== Эпилог ======
Мы думаем, что, чтобы Галеано жил, один из нас должен умереть.
И для того чтобы эта незваная гостья, именуемая смертью, осталась довольной, на место Галеано мы подставим другое имя, и так Галеано останется жить, а смерть вместо жизни унесет с собой только имя, буквы, лишенные всякого смысла, без собственной истории, без жизни.
<...>
И смерть уйдет, обманутая индейцем, боевое имя которого было Галеано, и он опять будет ходить по этим камням, которые сложены на его могиле, и будет учить всех, кто этого захочет, основным азам сапатизма, а именно — не продаваться, не сдаваться, не опускать рук.