В маленьком гроте, защищенном от ветра и сухом, они устроили нечто вроде кухни и мастерской по изготовлению и ремонту мелких деталей для судна. Возле костра сидел дежурный Шеннон. Он помешивал в котле рагу из мяса морской коровы и задумчиво грыз какую-то ветку. Табак у нерея давно закончился, но место самокрутки не пустовало. Рыжий постоянно находил стебли, ветки, щепки — что угодно, что можно было бы привычно пожевать. Правда, после того, как Милош рявкнул на него, застав за попыткой сорвать борщевик в ярком свете полуденного солнца, Шеннон прилежно выбирал только проверенные растения. Как племянник подпольщика он прекрасно понимал всю важность дисциплины.
— Доброго утречка, ранняя птаха, — жизнерадостно просиял нерей, завидев друга. Высоченная «птаха» невозмутимо кивнула в ответ:
— И тебе доброго утра, хозяюшка.
Шеннон выкинул неприличный жест, осклабился и приглашающе похлопал рукой по бревну, на котором сидел. Милош устроился рядом с нереем, протянул малость озябшие ладони к костру и с удовольствием принюхался к запаху мяса. Вкус местных морских жителей оценил и он сам, и Баська, да вот посмотреть на них вживую еще не довелось. У того, чтобы быть самым сильным членом экипажа, имелись свои отрицательные стороны, и фён ни разу не выбирался на длительную прогулку по острову.
— Кстати. Я недосчитался четверых ребят на койках, — заметил Милош. — Не знаешь, где пропадают наши пропащие?
— Дык они ж с вечера наварили какой-то хмельной бурды, — пожал плечами Шеннон. — Ждали всю ночь, пока настоится, а с полчаса назад что ли ушли пробовать. Все равно сегодня поработать не придется, так они порешили, что капитан шибко ругать их не будет.
— Опять, — фён поморщился, оторвал от бревна кусок коры и швырнул в огонь. — Вроде бы Дик за ум взялся после того, как едва не утоп. И снова его в пьянство понесло. Ты ему ничего не сказал?
— Сказал, — вздохнул нерей. — А толку? Эх, хороший ведь парень, да ты прав. Как есть пропащий.
В лагере фёнов хмельное водилось редко. То есть совсем. Обычно — на поминках. Милош попросту не видел, как спиваются люди. Теоретически знал, что такое бывает, встречал выпивох в деревнях, но все мельком, мельком... Поэтому на пристрастие своего приятеля-лимерийца к пиву, рому и куда более сомнительным жидкостям обратил внимание не сразу. Не понимал Дика, порой сердился на него, но по-настоящему осознал, насколько все плохо и серьезно, пожалуй, лишь во время кораблекрушения. Тогда он отчитал его, не стесняясь крепких выражений, — а при надобности довольно спокойный и сдержанный на язык Милош умел ругаться так, что Саид завидовал. Вроде бы помогло. А может, сказывалась суета в первую неделю ремонта?
Но стоило случится ненастью, и пожалуйста. Вечером того же дня Дик с тремя другими любителями приложиться к бутылке уже наколдовал какой-то отравы.
— Из чего хоть варили свое пойло? — устало спросил фён.
— Да корешков годных нашли. Вроде бабка Джека из них знатную настойку делала. А у них вроде ром оставался. Вот и... Ты чего? — Шеннон оторопело уставился на друга, который вдруг побелел, вскочил и кинулся к остаткам растительного сырья, что сиротливо валялись в миске с другой стороны от костра.
— Ебать, — только и смог выговорить Милош, когда схватил в руку один из корешков. Резко развернулся к нерею: — Куда они пошли?
— Кажись, в дальний грот, — ответил рыжий и рывком поднялся, холодея от предчувствия беды.
— Буди Джона, — отрывисто бросил лекарь, на ходу поднимая с земли самый большой бурдюк с водой. — Скажи, что это борец, и тащи к ним.
— Дик!!! — грозный страшный крик заметался, отражаясь от стен грота, и в сочетании с огромной фигурой, загородившей вход, произвел нужный эффект. Лимериец завопил и выронил из рук бутылку, которая со звоном покатилась по наклонному полу.
— Еби-и-сь ты в жо-пу, Милош! Чуть бу-у-у-бу-хло не пролилось! — выругался Джек, рябой веселый малый с воровским прошлым. Он встал, покачиваясь, и сделал шаг по направлению к своей драгоценности. Нет, так пьяные не шатаются.
— Отрава, — жестко отрезал фён, занося ногу над бутылкой... и передумал разбивать, соображая, что неплохо бы знать, сколько яда вылакали горе-выпивохи. Поднял ее, отставил подальше и одновременно цепким взглядом окинул четверых матросов. Дик казался совершенно обычным — не считая легкой дрожи в руках от испуга, двое других, кажется, тоже... А вот Джек неестественно побледнел и слишком медленно ворочал будто занемевшим языком. Милош в два широких шага подлетел к нему, схватил за горло и поднес к губам бурдюк: — Пей, сука, пока не сдох!
Да, примерно так спокойный добродушный юноша и выучился материться и орать. Потому что однажды сообразил: даже самые дурные, строптивые пациенты беспрекословно слушаются здоровенного злого детину. Видать, сказывался инстинктивный страх за свою шкуру.
Два пальца в рот обалдевшему пьянчуге — и на камни выплеснулось скудное содержимое желудка. Милош влил в матроса новую порцию воды и протянул бурдюк Дику:
— Пейте и проблюйтесь! Живо!
— Эт-та... — удивленно выдохнул лимериец.
— Живо! Это приказ!!!
Теперь и у фёна сработали инстинкты. Память. Память о коротком злом крике — проверенном крике командира. Сначала Кахала, а после и Раджи.
К тому моменту, когда в грот ворвались на диво расторопный для своего возраста Джон О’Рейли и Шеннон с ворохом одеял в руках, всех четверых рвало исключительно чистой водой.
— Сколько? — спросил судовой врач у Милоша, вливая в своих пациентов какую-то настойку. Юноша глянул в бутылку и отчитался:
— По паре хороших глотков на каждого. Джеку досталось больше других.
— Это чего это? — подал голос Дик, когда Джон открыл следующую бутылочку.
— Мочегонное и слабительное, — ответил врач.
— Поссышь и просрешься, — перевел его молодой коллега.
Когда чистых изнутри, что новорожденные, пациентов, завернутых в одеяла, привели в ближний грот, вокруг костра уже собрались почти все члены экипажа. Да, в том числе и сам капитан. И спокойный ледяной взгляд Фрэнсиса не предвещал ничего доброго.
По дороге Джон, Милош и Шеннон так и не сумели придумать, как же скрыть происшествие от О’Конора. Потому что на первый план выступило спасение матросов, и для этого требовались постоянный уход и тепло. Дик держался просто отлично, но удивляться не приходилось. Он едва ли выпил пол-глотка, когда объявился лекарь. Двое его собутыльников выглядели тоже вполне сносно, но вот Джека ощутимо потряхивало, несмотря на все принятые меры. Всегда веселый рябой малый вдруг сделался жутко напуганным. Он растерянно смотрел на своих врачевателей и жаловался на жжение в горле и стеснение в груди. На белом что полотно лице веснушки казались роем алчных мух.
«Ты только выживи, дурень», — мелькнуло в голове у фёна. Он не шибко жаловал бывшего вора — прежде всего за мутный, ненадежный его нрав. Но... лучше бы ему не умирать. Эх, бабка-бабка. Знала ли она, когда, радостная, неторопливо готовила к празднику настойку из корней люби-травы, что однажды ее непутевый внук перепутает безобидное растение со страшным борцем?
Фрэнсису О’Конору не было никакого дела до давно умершей лимерийки. Зато ему определенно не нравилось нарушение дисциплины, которое могло привести к потере четырех рабочих единиц. А ведь в условиях ремонта после кораблекрушения каждая пара рук дорогого стоила.
— Как это понимать? — холодно поинтересовался капитан у судового врача. — Кто виновен в этом досадном... инциденте?
— Кто виноват, сейчас не столь важно, — устало отозвался медик. — У Вас, кажется, были остатки чая? Ребятам он пригодится.
— Что? Этих дураков еще и баловать? — удивленно вскинул брови Фрэнсис. — А вина из моих личных запасов им не выдать?