— Догадываюсь, кто это была. Она ведь решила, что если Элю вытащит из моей усадьбы, то сама туда хозяйкой войдёт. Бесплодные и жалкие мечты! Для той, кто обречена распахивать сокровенные свои внутренности для толп пресыщенных распутников, двери моей усадьбы не распахнутся никогда… А ведь и вы её знавали… Довольно любопытно, что у нас общность троп, общность дев…
Рудольфа заклинило от его наглости, и вместо того, чтобы гаркнуть, какая ещё общность дев? Он промолчал.
Чапос быстро вошёл в свои привычные внешние координаты, темнея и раздуваясь багровеющим от злобы фасадом — мордой. Благодушный апельсин сбросил маскирующую свою корку, явив прежнего монстра. На мощной шее выступили жилы — корневища. Казалось, голова его имеет корни, растёт из скалы его тела, натужно тщится достать до недосягаемого неба, совершить свой обречённый бросок вверх. Со дна его существа опять поднялась к зримой поверхности скрытая и сдавленная лава его ненависти, не только лично к Рудольфу, а ко всему, что его окружало, зажигая зрачки зелёной пульсацией. Это существо почти физически раздирали две противоположные стихии мира. Страдание от жизни было преобладающим его ощущением, и он не ведал счастья, даже короткого и обманчивого. И всё врал про сладости любви со стороны несчастных и обездоленных девушек, над которыми он издевался. Никому они не могли уже дать счастья.
— Пробовали Элю на вкус? Я, правда, обглодал её основательно, но в ней ещё большой запас мякоти остался, — голосом Чапос владел превосходно, но веко на одном глазу подёргивалось от нервного тика. Жена Эля была одной из его болевых точек. Пока она слонялась по столице никому не нужная, он радовался её обездоленности, но сейчас он злобился и задыхался, едва вспоминал о ней. От злобы на неё он отринул и совместных детей, обзывая их подкидышами. Или в деформированном его существе не нашлось места отцовским чувствам.
— Я не людоед, — Рудольф смеялся, глядя в зауженные таимой ревностью глаза глиняного «бога». — И чужими женами не питаюсь. А что, в вашем профессиональном цеху это обычная практика?
— Когда вы выставите свою затейницу — модельершу за стены, я испеку пирог с начинкой из её сердца. Тогда поделюсь с вами своими гастрономическими переживаниями. Может, и вам пришлю кусочек на пробу.
Перебранка зашла далеко за принятые и давно соблюдаемые границы. На привычную игру уже не походило. Он не просто хамил, а пёр куда-то не туда. Что-то было в этом тревожащее. Отвесить оплеуху не представлялось возможным ввиду многолюдья открытой площадки «дома яств». Сделать же так означало бы, что помесь апельсина с фавном, напяливший одежду, приобретённую в дорогом салоне тряпья, не только достиг своей цели, уязвив человека из будущего, но и позволить ему встать вровень с собою. Причудливые и довольно красивые для его несуразной головы уши отвлекли Рудольфа в сторону размышлений о его странной двойственной природе, давшей ему фрагменты очевидной красоты, но перемешанной с уродством. Мог он или нет нравиться женщинам? По его рассказам — да, а в действительности? Обрисованные по своему краю ярко-красным контуром, так как сидел Чапос перед Рудольфом спиной к улице, его недурно выточенные, весьма тонкие уши освещались сзади раскалённым дневным светом и вызывали непреодолимое злое желание у Рудольфа ударить по ним. Грубая шея, вырастающая из мужественных плеч, была увенчана странным массивным, но высоколобым черепом с заметным наростом — гребнем. Чапос искусно маскировал его начёсом продуманной причёски. Исследования Франка, сделанные по просьбе Рудольфа, когда ему удалось однажды в процессе взбучки выдрать пук волос из головы дерзкого агента, выявили, что фенотип Чапоса не странность, не уродство, а иная антропологическая форма. Он принадлежал к другой расе, проживающей некогда в зоне исчезнувшей цивилизации. Они уничтожили друг друга, но оставили своё рассеянное потомство. Их ДНК редко, но встречалась среди здешнего населения и в смешанном, и в чистом виде, как уверял Франк. О том же говорила и несуразная мощность туловища при невысоком росте.
— Чего вы меня пронзаете своими глазищами, будто испепелить задумали? Я же знаю, что вы меня любите. Вы же эстет особого рода, и вам нравится слушать меня, когда я говорю низости. Потому что я ваше отражение, только в тёмном зеркале.