Напомаженный «апельсин» тем временем уже разошёлся, — Их губы красны и жадны, а ненасытное тело не признает этикетов, запретов и приличий. Только такая женщина даёт удовлетворение настоящему мужчине. Припав к такой, — другой не возжелаешь уже никогда. И ваша сдобная аристократка, ваша «сливочная бомбочка» в душе точно такая же заурядность — одна из множества влагалищ безразмерной Матери Воды, украшенная небесным ликом всегда обманывающей вечности, всегда линяющей, всегда умирающей и протухающей. И только в чёрных пластах почвы она уже никого не обманывает, там действительно она вечность. Нет Ему, Надмирному Отцу, и дела до земляных вонючих порождений, которые Он устал разрушать, не имея сил выносить их бесчинства и богохульства. Она же, его похотливая и гулящая жёнушка Мать Вода всё не устаёт совокупляться с подземным и жгучим Чёрным Владыкой, всё порождает и порождает с ним на пару своих временных детей. Наделяет их текучие и непостоянные тела украденными у законного Мужа Духа зёрнышками бессмертия, чтобы владыка внутренней планеты испёк из этого зерна свой насущный хлеб, когда накопит его нужное количество, чтобы приобщиться к сферам высшего существования, подлинной небесной жизни, а не её земляной подделки. Только Надмирный Отец не даёт и не даст ему сотворить это бесчинство, не даст своего высшего смысла тому, кто обречён растаять без следа в потоке разрушающего и всё очищающего Времени. А когда это произойдёт, никакого Времени не будет. Само Время есть ассенизатор вселенских нечистот. Другое его имя — Смерть. Оно лишь слуга Надмирного Отца.
— Заехал в метафизическую канаву! Женщина, время, смерть… При себе держи свою тухлую философию, а то сам пастью воняешь как падальщик, — но сейчас Рудольф и себя ощущал таким же гнусным скотом. — Не марал бы имя своего Надмирного Света всуе.
— Всуе? — повторил Чапос, не поняв слова, так как было оно произнесено на языке далёкого и неизвестного ему мира.
— Впустую.
Но Чапос пропустил объяснение — аналог мимо ушей. Его поразило отчего-то странное слово «всуе».
— Всуе, — произнес он, словно играл каждой буквой по отдельности, пробуя её на вкус.
— Ты случайно Хагора не знаешь?
— Отца Гелии? Видал по случайности. Общался.
— Выходит, ознакомился с его дискурсом? То-то так разит вялым упавшим духом от твоей премудрости. Но если Хагор — неизлечимый импотент, то ты-то совсем ему противоположное и мощно — упругое животное.
Чапос удовлетворённо чавкнул, будто съел неожиданный комплимент.
— Ваши обороты речи достойны того, чтобы создать из них ещё один неведомый и звучный язык! И ведь ни разу не пояснили ни одну из своих загадочных фраз. Да! Только не животное я, а человек, наделённый человеческим умом и осмысленной душою. Наверное, неоднозначен я, чтобы все меня вокруг восхваляли. Наверное, не настолько добряк, чтобы меня запрячь в целях, к моему благу отношения не имеющих. Однако, повезло всякой женщине, познавшей меня близко как мужчину. Никто не жаловался. Напротив, после первого же раза стремились в мои объятия очень охотно…
Похабные речи обладали плотной физиологической фактурой, так что казалось, от них тоже разит пряным мясом. — Не берусь, конечно, судить о глубине, или напротив, заурядности его суждений, общался с ним поверхностно, да и то он был в сильном охвате «Матери Воды». Бредил больше, чем говорил разумно. «Мать Вода» она не для слабаков. А он-то явный хиляк. Я знал другого умного человека. Он объяснял мне многие тайны мира.
— Кто же тот человек?
— Его давно нет в живых, — ответил он охотно. Обычно же цедил свои откровения с трудом, как бы давя на собеседника, — за просто так дураки развлекают, не мешало бы стол-то загрузить кушаньями. А тут слагал свои новеллы, плёл о полузабытых снах, украшая их художественным узорочьем, и жрал то, что и принёс служитель заведения из стандартного набора закуси, не требуя добавки. Или минута такая выдалась, что хотелось быть откровенным бескорыстно. Задумчиво и даже мягко осоловел он глазами, — Помню, не только давал он мне книги из своей библиотеки, а и допускал до их осмотра… Брожу, бывало, вдоль шкафов, отражаясь в хрустальных дверцах. Свет из окон до пола, слышен щебет птиц в лазурных ветвях, а под ними девочка крошечная и будто росинка чистая, в платьице воздушном играет и словно на незримых крыльях порхает над травой… Каков отец, думал, таковы и дети его — мира высшего дары. Чуете, о ком я вспомнил вдруг?