Как ни была она стремительна, а он частично заторможен, он уловил тот момент, когда она изготовилась к прыжку. Он стоял к ней вполоборота, и это ввело её в заблуждение. Тварь никогда не напала бы открыто, только исподтишка и выждав миг беспомощности. Её, похоже, к подобным зловещим трюкам готовили профессионально. Она молниеносно вытащила из складок своей сшитой для соблазна тряпки острый маленький нож. Искусно тая его в ладони и маскируя будто бы оборвавшимся блестящим браслетом, та, кто была когда-то всего лишь танцоркой и бродяжкой по «аристократическим» свалкам, прыгнула как акробат, оттолкнувшись от кристаллической поверхности стола. Привыкнув иметь дело с неподготовленными людьми, она не просчитала, да и не могла этого, его мгновенной реакции на свой кошачий прыжок. Он сшиб её в воздухе, выбив явно отравленное орудие. Яд в миниатюрном клинке был излюбленным трюком наёмных убийц. С грохотом, удивительным для столь худощавого и мелкого тела, она растянулась плашмя и взвизгнула. Замерев, как обнаруженная ящерица, женщина, носившая прежде имя Азиры, едва он подошёл к ней, вцепилась зубами в его ботинок. И эта её зверская злоба всё и решила. Он приподнял носком ботинка искажённое безумием лицо за округлый и такой женственный подбородок. Если бы она заплакала, стала умолять о пощаде, он ни за что не тронул бы её. Всё выяснил бы и, возможно, отпустил. Но недаром она напоминала рептилию, в ней не было ни женской слабости, ни желания признать себя побеждённой.
Едва он поднял её, как она вывернулась и кинулась к валяющемуся у кресла трёхгранному ножу. Тонкой, но мускулистой и тренированной рукой она принялась махать невероятно ядовитым жалом. Достаточно было малейшей царапины на обнажённом участке кожи, а Рудольф был в спортивной майке, открывавшей его руки до плеч. Яд подействовал бы не мгновенно, но неотвратимо, вызвав паралич нервных синапсов. Пришлось выбить нож ударом ноги в защитном ботинке. Ушибленная в её хрупком запястье кисть руки обвисла как тряпочная, а человекообразная рептилия вместо естественного крика боли издала свистящее шипение, как и положено рептилии. Какое же было везение в том, что, вернувшись с патрулирования в горах, он поленился переобуться. И тогда она, войдя в зверский экстаз битвы с превосходящим противником, не замечая уже понесённого ущерба — травмированного запястья, ушибов от падения на пол, подлетела с намерением вцепиться неповреждённой рукой в его лицо, острыми, заточенными пикой и твёрдыми ногтями целя в глаза. Поэтому он и ударил её в солнечное сплетение, не имея намерения убивать, а только отключить её. Но упав вторично, она уже не дышала. Оскаленный рот с губами, покрытыми пузырящейся обильной пеной, вытаращенные глаза и распалённое лицо остывали в выражении безмерного удивления. Последняя конвульсия выгнула её грудь, и она застыла навсегда.
Яд, проникший в порез, нанесённый ей самой себе маленьким отточенным ножом, подействовал через несколько минут, что означало его очень высокую концентрацию, чтобы убить наверняка. Она утратила привычное, наработанное длительными тренировками и жестокое хладнокровие, попав в водоворот собственных бешеных эмоций. Никаких наркотических веществ она не принимала, зная, зачем прибыла сюда, а только разыгрывала перед ним спектакль одурманенной нимфоманки. И не просчитала силы своей застарелой ненависти, вырвавшейся бесконтрольно, внезапно давшей зверскую силу и также внезапно лишившей отточенного преступного умения.
Это было плохо, потому что заказчик остался неясен. Но таковым мог быть лишь один недочеловек — член Коллегии Управителей Паралеи Ал-Физ, тот самый Ал-Физ, кто и был отцом девушки-аристократки Олы — Физ. По-видимому, Чапос и обвинил Рудольфа в её совращении, имея свой расчёт на его устранение. Свою застарелую ненависть к тому, кто был не только соперником и объектом зависти, но и врагом метафизическим, несущим в себе коды другого мира, терзающего своим загадочным сокрытым могуществом. А против виновника настоящего — Арсения Рахманова он ничего не имел, посчитав его рабом Рудольфа.
— Вот тебе и «хо-хо отлично»! Уж так хо-хо, и настолько отлично…
Выдохнув воздух, Рудольф осушил бокал с вновь вытащенным из холодильной камеры соком, не поняв его вкуса. Мерзейшее ощущение, накатившее следом, вывернуло его наизнанку. Взяв столовую разовую салфетку, он бережно вытер стол. При этом стараясь не глядеть на бездыханную местную «шахидку» под своими ногами. Если бы она была кем-то вроде террористки — смертницы, она напала бы в первую же удобную минуту — в машине, в пустынном холле, в лифте, даже зная о бесчисленных сенсорах слежения, спрятанных в ЦЭССЭИ повсюду. Но она имела план спасения. Она когда-то довольно долго жила именно в этом специфическом отсеке и знала о наличии тут, скрытого в одной из стен, скоростного лифта на поверхность в горы. А там, вполне могло такое быть, в одном из множества запрятанных в скальных породах бесчисленных червоточин — тоннелей её кто-то ждал, тот, кто давал ей гарантию безопасности. Посчитав её внезапное безумие в то самое время, когда она тут обитала в дни его собственного помрачения, надёжной гарантией безопасности, Рудольф и не стал воздействовать на тончайшие структуры её памяти, считая, что её внутренняя свалка из утративших связность образов и прежних понятий никогда не восстановит картины увиденного подземного чуда. Проникнуть со стороны гор в подземный город постороннему человеку было невозможно, но выйти — совсем другое дело. Выходов было множество, если их знать. Она была очень любопытна и наблюдательна до того момента, как её постигло то несчастье — внезапное расстройство психики и утрата адекватности на долгие месяцы. Потому и вспомнила она многое, когда Тон-Ат умудрился как-то вернуть её в нормальное состояние. Не исключался, конечно, вариант, что её обманули и хотели использовать только как ликвидатора — смертника. Ремесло этой особы было не просто её способом выживания. Это была её самореализация, её неустанное творчество, возможность специфической власти и глумления над теми, кто её покупал. И над ним она жаждала мести, хотела использовать для убийства тот самый кульминационный момент, чтобы всадить ядовитое жало в грудь беспомощному распластанному обидчику, и тогда оргазм перетёк бы в мучительную агонию, а она насладилась бы своим торжеством и победой. То был её чёрный почерк, её садистический стиль, который она успела проявить в уголовном мире Паралеи. Расследований, понятно, никто не вёл, если убитый являлся и сам преступником, но в уголовных хрониках это всплывало. И кто-то из секретной охраны Коллегии управителей Паралеи был о ней осведомлён и использовал её в страшных своих целях. Учил и оберегал. При запросе же со стороны Ал-Физа тут же её и предоставил. О загадочных же тоннелях в горах были осведомлены многие из жителей Паралеи, не говоря уж о людях из надзирающих и властных структур. Но проникнуть в скрытый мир землян никто из них не мог. И не пытался, зная, чем оно чревато. Исключая редких, но увы! появляющихся тут девиц. И приходилось, чтобы не порождать глубинных во всех смыслах конфликтов с собственными замурованными в подземельях и в горах коллегами, эту красочную зудящую мошкару не замечать. Сам он к ним не прикасался из-за непреодолимой аллергии к подобному способу развлечения, стойко развившейся в нём ещё при жизни Гелии, когда стал смеркаться её сияющий свет. Девушкам же, прежде чем выпроводить их на поверхность, делали мгновенную инъекцию, после которой они забывали о событиях последних часов, имея в голове смутное подобие расплывчатого ускользающего сна, смешанного с нелепыми образами их собственного производства. Поэтому-то весьма неглупый Чапос имел такое превратное и искажённое представление о мире подземной Паралеи, населяя его жуткими демонами. Но демоны эти жили только в подсознании его невольниц.