Ут-Ген был яркой иллюстрацией божественного пророчества Крейца. (Кстати, личный опыт позволяет мне напомнить о великом принципе крейцианства новичкам наших пропагандистских школ: понятие «фатум», столь дорогое для некоторых еретических воззрений, ведет к самым худшим заблуждениям...) На поле безверия разрастается чертополох и душит семена Истинной Веры, которую насаждают миссионеры. Множатся жертвоприношения детей, коллективные оргии, варварские и языческие ритуалы.
А что говорить о местном населении, этой пастве, которую доверил мне муффий ? Утгеняне крепки, приземисты, словно сила тяжести, которая здесь выше, чем на мирах Центра, давит на них, сжимает, деформирует. Лица грубы, имеют звериное выражение (начало общей бетазооморфии?): кустистые брови, желтые глаза навыкате, широкие огромные носы, толстые губы, выступающие подбородки... Однако женщины стройны, имеют тонкую талию и деликатные черты лица. Если мое суждение кого-то интересует, то скажу, что нахожу их столь же красивыми, насколько мужчин уродливыми. Возможное объяснение (ученые смеются над ним, но, по-моему, оно поэтично) этого удивительного контраста: женский метаболизм, управляемый миром ночи (мужская суть — солнце, женская суть — луна), лучше реагирует на ухудшение климатических условий Ут-Гена. Яне говорю о выходцах из отравленной зоны, которых называют карантинцами. Эти больше похожи на монстров нашего апокалиптического бестиария, чем на людей. Своей жизнью они обязаны защите бывшей Конфедерации Нафлина и ее служителей, рыцарей-абсуратов. Меня неоднократно упрекали в том, что я приказал провести газовую атаку и засыпку колодцев и галерей Северного Террариума, подземного квартала карантинцев, но Высший Совет крейцианской этики, который был мной заранее уведомлен, уверил меня в своей полной поддержке.
17 джоруса по сиракузскому календарю я осудил своего первого еретика на муку огненного креста. Это был служитель религии Н-прим, поклонник Гареса, бога-солнца в теле женщины. Я до самой смерти буду помнить (пусть Крейц наградит меня ею как можно позднее, ибо дело мое в подлунном мире еще не закончено) выражение ненависти на его лице, когда первые огненные импульсы креста облизали его кожу. В отличие от большинства своих соплеменников это был великолепный образчик человека, наделенный могучими половыми признаками, бесстыдный в своей животной наготе. Многочисленные женщины, собравшиеся у его креста, которых он оплодотворил (вначале они твердили о своей невиновности, но скаит-инквизитор быстро добился их признаний), не могли сдержать слез.
Моя душа всегда стремилась к вере, я хотел быть священником. Мне не надо было прибегать к помощи стирателей, чтобы отринуть свою юность, чтобы забыть свое маркинатское происхождение... Сын Джессики Богх, прачки Круглого Дома о девяти Башнях, никогда не существовал... Товарищ по играм Листа Вортлинга, сына сеньора Абаски, никогда не существовал... Возмущенный отрок, который днями и ночами оплакивал даму Армину Вортлинг, никогда не существовал...
Я находился вдали от Сиракузы, вдали от интриг Венисии. Как я мог заподозрить то, что задумывалось в коридорах епископского дворца?
Жек разглядывал вышку ментального контроля, высокую башню, возвышавшуюся над плоскими крышами и террасами Анжора, столицы Ут-Гена. На самом верху, в освещенной кабине, виднелся неподвижный силуэт скаита-инквизитора, закутанного в серый бурнус. Еще выше, на темном небосводе, вырисовывался красноватый круг Гареса, умирающего солнца.
Эти два светящихся шара, один искусственный, второй природный, символизировали двойное несчастье, обрушившееся на Ут-Ген. Мало того, что Гарес, бог-солнце в теле женщины, разнес сорок веков назад ядерную чуму, заразив две трети планеты и убив более пятнадцати миллиардов ее жителей. Теперь легионы великой Империи Ангов, крейциане, скаиты, наемники-притивы и полицейские высадились на планете, нейтрализовали местные силы порядка, убрали консулов-утгенян и вот уже десять лет сеяли террор под руководством самого фанатичного из оккупантов, кардинала Фрасиста Богха.
Жек вновь пустился в путь. Хотя ему было всего восемь лет, он прекрасно сознавал, что ему грозит опасность, если надолго застрять у подножия башни. Стоило вызвать подозрения скаита-инквизитора, и ментальное обследование могло закончиться священным трибуналом или центром ментального перепрограммирования. Если он хотел когда-либо реализовать свой великий проект, то не должен был привлекать к себе внимания.
Он двинулся вверх по главной улице Анжора, узкой и извилистой, протянувшейся на сто сорок километров. Постоянно светящиеся летающие фонари бросали желтые круги на тротуары. За их пределами царила почти непроницаемая тьма. Вокруг световых конусов, указывающих местоположение подземных станций Транспортной Сети, вились клубы тумана.
Жек решил пешком пройти семь километров, которые отделяли его от дома. Лучше было опоздать к обеду и выслушать упреки родителей, чем садиться в переполненные поезда, которые, как толстые белые черви, с ревом катились по жирным, вонючим подземельям города.
Вначале он добрался до рынка Ракамель. Он шел вдоль прилавков, за которыми стояли работники общественных равнинных ферм. Их было легко узнать по блузам и шапочкам из грубой шерсти. После катаклизма овощи, зерновые и фрукты выращивались в гигантских герметичных теплицах и с каждым годом теряли вкус и цвег. Куски мяса, висящие на крюках, выглядели грязно-серыми. Когда у па Ат-Скина было хорошее настроение — событие все более и более редкое, — он сажал Жека на колени и вспоминал о добрых старых временах Ут-Гена. О тех добрых старых временах, когда фрукты были сочными, сладкими, славились яркими красками, когда полусвободные животные разгуливали на горных плато, когда анжорцы купались в теплом море Зугас... Доброе старое время, когда жизнь на Ут-Гене не считалась повинностью... Жек недоумевал, откуда па Ат-Скин черпал свое вдохновение: ему было всего шестьдесят пять лет, а катастрофа случилась четыре тысячи лет назад. Надо иметь безграничное воображение, чтобы превратить ледяные поля Зугаса в теплое море. Жек не протестовал, ибо понимал, что отцу время от времени необходимо в рассказах воссоздавать прошлое умирающего мира.
Оставив позади мрачные прилавки и торговцев с безобразными лицами, Жек выбрался на широкую эспланаду Святых Мучеников. На паперти крейцианского храма, чьи заостренные элегантные башни нарушали строгую геометрию местных строений, высился лес огненных крестов. Кардинал Фрасист Богх установил на земле прожектора, которые днем и ночью освещали обнаженные тела осужденных. За прозрачными стенками не было ни мужчин, ни женщин, ни молодых, ни стариков, а только раздувшаяся плоть, висящие лоскуты кожи, рты, искаженные жуткой усмешкой, вылезшие из орбит глаза, бросавшие прохожим немые мольбы, бесформенные и гримасничающие чудовища, умиравшие иногда по неделе и больше...
Жек опустил голову и закусил губы, чтобы сдержать текущие из глаз слезы. Хотя кресты появились довольно давно, он никак не мог привыкнуть к этим ужасающим смертным камерам. По-иному вели себя зеваки, которые переходили от одного креста к другому и равнодушными или издевательскими голосами комментировали, как пульсирующий огонь пожирал мучеников.
— Па Курт-Милл, посмотри-ка на этого. Похож на рогатого скарабея! — воскликнула маленькая девочка.
— А эта походит на ту ужасную куклу, что тебе подарила бабушка! — усмехнулась ее мать.
— Ма Курт-Милл, перестань охаивать подарки моей матери! — недовольно произнес мужской голос.
— Они ужасны... Я их боюсь!
— Чего бояться, маленькая идиотка? Они не могут слезть со своих крестов...
Жек сжал кулаки, засунул их в рваные карманы шаровар и бегом пересек площадь.
Он пришел домой на два часа позже обычного, залитый потом и задыхающийся. Тощие серпы двух спутников Ут-Гена сменили в небе Гарес. Дом, конструкция, наполовину утонувшая в земле (неоправданный страх перед новым ядерным катаклизмом), располагался в центре жилого квартала Старого Анжора. Па Ат-Скин гордился узкой полоской искусственного газона перед домом, который, пыжась, называл «садом». Невероятная роскошь в перенаселенном городе, где большинство жителей имело всего одну комнату, чтобы питаться, ссориться, зачинать детей и спать.