— Да. — сказал Рафи.
— Надеюсь. Мне бы не хотелось лишиться хорошего матадора из-за его собственной глупости.
— Не беспокойся за меня.
— Я беспокоюсь за себя. Не каждый день предоставляется возможность разбогатеть.
— Вот что тебя заботит...
— Как будто ты не знал.
— Знал, — тихо сказал Рафи.
— Ладно, перестань жалеть себя. Это тебе ничем не поможет. Наоборот… Думай о быке, Рафи. Всегда думай только о быке. Не о награде, а о том, что ты должен делать. Тогда сможешь выжить.
С этими словами хозяин цирка встал и вышел из комнаты.
Рафи еще долго лежал с открытыми глазами, прежде чем сон накрыл его тяжелым и душным покрывалом.
Ни долгий сон, ни вчерашний разговор с хозяином не смогли развеять тучи на душе у Рафи. Он проснулся с тяжелым сердцем и гудящей головой, будто после ночной попойки. И без всякого желания выходить сегодня на арену. Впервые с ним было такое. Даже тогда, после того, как бык по кличке Масть распорол ему бедро, и через неделю Рафи пришлось выступать снова, хотя кровь сочилась через повязку, даже тогда, проснувшись утром и почти не чувствуя ногу, он жаждал выйти на бой. И вышел. И тот бой стал одним из его лучших боев. Никто из зрителей даже не догадался, что матадор выступает с открытой раной. Об этом знали только артисты труппы. А Вероника порвала тогда свои любимые бусы, глядя на то, как Рафи раз за разом уводит торо в сторону здоровой ноги, сжимая побелевшие губы.
Но это было тогда. Сейчас Рафи не мог узнать сам себя. Его ожидала тяжелая, малоприятная работа. Не коррида, а простое забивание быка на мясобойне. Такое вот было у него чувство. Оно было настолько непривычным, что все утро Рафи провел в своей комнатушке, даже не выйдя в общий зал на завтрак, пытаясь справиться с этим гнетущим чувством.
Около полудня к нему заглянула Вероника.
— Как ты, матадор? — спросила она.
В ее голосе промелькнула тревога. Она раньше никогда не видела юношу таким подавленным. Он сидел на краю постели, опустив плечи и теребя в руках полотно мулеты.
— Все хорошо, — глухо ответил Рафи, прекрасно понимая, что тон его говорит об обратном.
— Эй, что-то я не верю тебе, — сказала девушка.
Она подошла к Рафи и села рядом. Он почувствовал тепло ее тела и слабый запах жимолости. Почему-то от Вероники всегда пахло жимолостью. Запах был зыбок, едва уловим. Наверное, человек зрячий даже не почувствовал бы его. Но Рафи мог различить его, когда девушка оказывалась совсем рядом. Однажды он спросил ее, почему от нее так пахнет. Вероника рассмеялась и сказала, что это ее новые духи. Рафи, конечно же, не поверил. За одну крошечную склянку духов, даже самых дешевых, можно было купить весь их цирк вместе с овсом для лошадей. Но продолжать расспросы не стал. Запах ему нравился, вернее, нравилась его неуловимость, а остальное Рафи мало интересовало. Постепенно он так привык к этому аромату, что почти перестал его замечать. Но запах этот, даже слабый намек на него, всегда как-то странно успокаивал молодого матадора, помогал собраться с мыслями, умиротворял. Так было всегда. Но не в этот раз.
Сегодня даже в запахе жимолости, исходящем от сидевшей рядом Вероники, Рафи уловил какую-то тревожную нотку.
— Что с тобой? — серьезно спросила Вероника.
— Не знаю… Голова болит немного.
— Перестань. Кого ты хочешь обмануть?
— Никого, — сказал Рафи. — Честно говоря, я сам не знаю, что со мной.
— Нервничаешь?
—Да нет.
Он вытянул вперед правую руку.
— Видишь, пальцы не дрожат.
Это было одним из элементов их полушутливого ритуала. Он появился год назад, сразу после того, как Рафи убил быка, поднявшего на рога Луиса и еще одного деревенского парня. Тогда Рафи перестал быть клоуном, а стал самым настоящим матадором. Перед первым боем Рафи в новом качестве Вероника зашла к нему в фургон и увидела, что тот никак не может завязать тесемки на куртке. Пальцы дрожали и не могли справиться с узлом. Она без слов подошла к матадору и помогла ему. После чего спросила:
«Как же ты собираешься сражаться? Мулета будет так трястись у тебя в руках, что бык просто сойдет с ума, не зная, куда ему бросаться».
Несмотря на волнение, Рафи отшутился: «Так я его и одолею. Просто сведу с ума».
«Как бы он тебя не свел в могилу, — сказала Вероника. — Перестань дергаться. Ты теперь матадор, а не шут. Шут бояться может. Тореро — нет. Ему просто нечего бояться. Даже если он умрет, он умрет, как матадор».
После этих слов руки Рафи дрожать перестали. Словно по волшебству.
Того быка он убил. Может быть, не так чисто и красиво, как мог бы, но все-таки убил. И после этого перед каждым боем Вероника проверяла, не дрожат ли у Рафи руки. Поначалу всерьез, потом лишь для того, чтобы не нарушать обычая. Они оба хорошо помнили, к чему привел такой пустяк, как нарушение устоявшегося ритуала. Память о гибели Луиса была свежа у обоих.
— Вижу, — сказала Вероника. — Но я так же хорошо вижу, что ты не в себе. Рассказывай, что случилось?
— Ничего не случилось. Честно. Сам не знаю… Мне очень не нравится этот город. Наверное, дело в этом. Просто не нравится город. Не нравится, что он сделал с людьми, живущими в нем. И, что хуже всего, мне чертовски не хочется выступать перед этими людьми… Понимаешь, мне кажется, что выступать я буду не перед людьми, а перед самим городом. Никак не могу от этой мысли отделаться. Кажется, что не услышу там ни криков, ни аплодисментов… ничего. Только звуки города. Что-то вроде завывания ветра в пустынных переулках да хлопанья ставен.
— Это вовсе не то, о чем ты должен сейчас думать.
— Знаю, — резко сказал Рафи. — Твой отец мне еще вчера говорил, о чем я должен думать. Но это не мысли. Это чувство. Или предчувствие — называй, как хочешь. Мысли я отогнать могу, но чувство…
— Все будет хорошо, Рафи, — Вероника осторожно взяла ладонь юноши. — Все будет хорошо. Я понимаю, о чем ты говоришь. У меня у самой такое чувство… Оно возникает каждый раз, когда я приезжаю сюда. Да, да, отец не говорил тебе? Мы уже выступали здесь. И знаешь, если бы у меня был выбор, я бы никогда не появлялась в столице. Есть здесь что-то нехорошее. Правда, порой кажется, что тут хозяин сам город, а не люди… В городках поменьше такого нет, верно?.
Рафи молча кивнул.
— Но это не должно сбивать тебя с толку. Поверь мне, когда ты выйдешь на арену, все пойдет так, как ты хочешь. Сначала, может, будет тяжеловато, но потом все будет в порядке. Так что не забивай себе голову этой ерундой. Ты справишься с городом, Рафи. Главное для тебя — бык. Одолеешь его — одолеешь и город.
— Я все это понимаю… Твой отец говорил то же самое. Но понимать — это одно. А вот чувствовать — совсем другое… А может, я просто устал?
— От чего?
—От быков, от себя… От всего.
— Нет, — уверенно сказала Вероника. — Ты не устал. Это город давит на тебя. Когда мы уедем отсюда, тебе станет легче.
— Не знаю, — покачал головой Рафи. — Тебе рано уставать, матадор. Я не хочу этого даже слышать. Сейчас у тебя есть отличный шанс покорить город городов. И если не раскиснешь, ты сделаешь это. А сдашься — потом будешь презирать сам себя. Когда тебе становится совсем плохо и хочется повернуть назад, подумай о том, что ты будешь думать о себе спустя несколько лет, если сделаешь это. Удивишься, сколько всего становится тебе по силам.
— Это тоже слова твоего отца?
— Нет. На этот раз мои… Всегда надо смотреть в будущее, даже если будущего нет. Точнее, на самого себя в этом будущем. И если тебе не нравится человек, которого ты видишь, значит, нужно убивать его прямо сейчас.
— Убивать?
— Конечно. Если не хочешь, чтобы через десять лет по миру ходило ничтожество, надо убивать его, едва оно поднимает в тебе голову. Каждый твой поступок сегодня делает тебя завтрашнего.