Я только что убил человека, а тут еще беременная Кледир; скажи что-нибудь, не молчи ради Бога, умоляла она. Давай поженимся, выдавил я. Она перестала плакать. Ты хочешь этого?
Эрика, танцуя, приоткрыла дверь и выставила мусор за порог, музыка играла на всю громкость, она улыбнулась нам. Я сделал ей знак, чтобы она вернулась в дом, она подняла руки, выставив напоказ полоску кожи на животе, между футболкой и юбкой, сверкнула пупком, извиваясь в танце и развлекая нас. Я улыбнулся, Кледир осклабилась; Эрика исчезла, но мы еще продолжали слышать ее голос. Я познакомлюсь с твоей мамой, сказал я, мы обязательно поженимся; мы строили самые разнообразные планы, хотя я понимал, что внутри меня уже оборвалась какая-то очень важная жилка.
Я проводил мою будущую супругу и вернулся домой бегом, Эрика должна была узнать о моих новостях как можно раньше. Я не хотел, чтобы она почувствовала себя брошенной, все останется по-прежнему, мне, по крайней мере, верилось, что так и будет. Кледир придется согласиться. В нашем доме будет отдельная комната для Эрики, я сам обставлю эту комнату, там будет удобная кровать и куча подушек. Эрика сможет учиться, если захочет. Разве она сама не повторяет изо дня в день, что хотела бы узнать больше о том, как устроен мир, почему на нашей планете происходят те или иные вещи, почему идет дождь, случаются ураганы и землетрясения. Ну так в чем же дело? Все это не имело никакого отношения к моей свадьбе, но таким образом я мог бы заставить Эрику почувствовать себя счастливой.
Решено: я ей все расскажу. Но была одна загвоздка. Когда Эрике было грустно, когда она была напугана или подавлена, когда все у нее налилось из рук или, напротив, когда ее охватывала безумная радость, из ее груди вырывался на свободу этакий паровоз; он гнался за тобой, настигал, безжалостно проезжал через тебя, превратив тебя самого в кровавое месиво. Я хотел рассказать о моей свадьбе, о моем ребенке, который должен был родиться, но на меня уже летел этот поезд, свистя и набирая скорость, грозя размазать по рельсам, гремя всеми своими мисочками, крем-красками, лопаточками и папильотками, давай займемся твоими волосами, у корней уже пора подкрасить, заявила она. Я был совершенно не расположен заниматься этим, мне было тоскливо, очень тоскливо, но выбора у меня не было, я чувствовал себя пассажиром ее бешено мчащегося поезда. Дай-ка сюда, подержи, возьми расческу, оставь так, не мешай мне, возьми расческу, возьми расческу, возьми расческу…
Через час кожа у меня на голове уже горела. Мы пошли в ванную, я разделся до трусов, Эрика принялась намыливать мне волосы. Ее нога касалась моей, грудью она прижималась к моему плечу, я чувствовал ее дыхание, запах ее волос; бури, громы и ураганы бушевали вокруг и внутри меня.
Я остался доволен, взглянув на себя в зеркало, – мои волосы стали еще светлее, чем раньше. Тебе нравится? Очень, ответил я. Тогда так и скажи: бла-го-ле-пи-е, медленно и по слогам. Этот прикол все знают. Это значит: круто, классно, отпад. Бла-го-ле-пи-е, повторил я. Мы стояли почти касаясь друг друга, я почувствовал желание поцеловать ее, ты мне нравишься, сказала она, особенно сейчас.
Майкел, – позвал меня кто-то с улицы.
Мы вышли. Робинсон и Маркан сидели в «Додж Дарте» цвета коричневый металлик и жевали жвачку. Да ты чокнулся, парень, тебя же все ждут, хотят обнять тебя. Поехали отпразднуем. Отпразднуем что? – поинтересовалась Эрика. Я не хотел брать Эрику с собой, не хотел ей рассказывать, что я убил человека, еще одного человека, но она села в машину Марка-на, не дожидаясь приглашения. Это что, «Додж Дарт»? Эрика обожала машины, она вообще была способна восхищаться чем угодно. «Додж Дарт», ну ничего себе! Робинсон предложил ей кокаин, я был против, Эрике всего пятнадцать лет, но, прежде чем я сказал «нет», она уже успела ширануться, обожаю кокаин, обожаю марихуану, обожаю крэк, говорила она, все больше и больше возбуждаясь.
Я тоже ширанулся, но на этот раз все было по-другому: внутри меня словно что-то взорвалось, и этот взрыв я ощутил почти физически. Я чувствовал, как моя кровь прокачивается через сердце, как воздух проходит через мои легкие, я напрочь забыл о том, что убил козлоногого сатира, забыл о том, что мне на роду написано все время ошибаться, забыл о том, что Кледир беременна, забыл обо всем, я думал лишь, как бы мне поразвлечься.
На пересечении Санту-Амару и проспекта Жуселину Кубичека два парня возились около какой-то старой красной колымаги, меняя колесо. Я высунулся из машины: эй ты, олень, фиг тебе на воротник! Получилось очень смешно, Эрике шутка понравилась, и мы стали цепляться ко всем подряд: шибздик, козел однорогий, шлюхино отродье, эй, девка, возьми поглубже, сделай мне приятно. Маркан тоже вошел во вкус и поддал газу, наплевав на светофоры, он подрезал другие машины, распугивал пешеходов; здорово все-таки ехать вот так, всем вместе, это был один из тех волшебных моментов в жизни, когда ты сидишь в «Додж Дарте», а весь мир проносится за окном мимо тебя. Вдруг какой-то идиот, алкаш несчастный, выскочил прямо перед машиной и, описав в воздухе дугу, плюхнулся на мостовую. Этот сукин сын все испортил. Мы вышли, Робинсон нагнулся над ним пощупать пульс, пульса не было. Он умер, завопил Робинсон. Вашу мать, мы же убили его, мы убили парня, в какое же дерьмо мы вляпались! Его голос срывался на крик, он чуть не плакал, бегая в истерике вокруг этого пьянчуги. Маркан тоже раскис, давайте отвезем его в больницу. Мы никого никуда не повезем, сказал я, он умер, ты что, не понял? Эрика смотрела на нас из машины. Мы не виноваты, это несчастный случай. Парень напился и поплелся через улицу, черт возьми, мы-то здесь при чем? Я огляделся – никого. Заводи машину, Маркан, поехали отсюда. Машина рванула со свистом, никто из нас ни разу не обернулся.
Все молчали, Маркан без остановки щелкал пузырями из жвачки, как он обычно делал, когда нервничал. Робинсона трясло. Куда мы едем, спросила Эрика. Эрика, я убил человека. Одного насильника. Мы собираемся это отметить. Я даже не повернулся к ней, меня ее мнение не интересовало. Я убил парня, задавил пьяного, вот такой я человек, у меня пломба в зубе, и меня не интересует мнение Эрики. Если ее это устраивает, хорошо, если нет, пусть собирает чемоданы и катится, куда хочет. Сделай погромче, Робинсон. Робинсон прибавил звук, и я пропел всю дорогу, пока мы не приехали к бару Гонзаги. Я даже не знаю, ответила ли мне Эрика что-нибудь.
Праздник был устроен специально в мою честь. Гонзага выставил всем пива за счет заведения, Мануэл из мясной лавки принес шашлык, давайте его порежем и поджарим на углях. Поздравляем, поздравляем, кричали все в один голос. Робинсон и Маркан, пока алкоголь еще не начал действовать, сидели с такими лицами, как будто увидали привидение. Когда стали передавать криминальную сводку, Гонзага сделал звук погромче: На наших улицах стало меньше криминала. Насильник с Санту-Амару был до смерти забит палками! Молодец, Майкел, поздравляю! Собаке собачья смерть. Всем было весело, ко мне выстроилась целая очередь, и мне это больше не напоминало сцену из восточного кино. Один парень сказал, что он проходил мимо, когда я убил Эзекиела, я все видел, я расскажу, как это было. Всем понравилась сцена, когда я лупил Эзекиела по голове, а потом выколол ему глаза. Матери дочерей были просто в восторге, и мне показалось это нормальным. Подарки были лучше, чем те, что я получил за убийство Суэла: бинокли, пять килограммов риса, кусок сала, колода карт, солнечные очки, футболки и еще целая куча всякой ерунды.