Ты не похожа на Иисуса Христа, ответил я.
Похожа. Икона, о которой она говорила, в шкафу, у Саманты в комнате. Хочешь посмотреть?
Мы на цыпочках вошли в комнату Саманты. Эрика взяла икону – Иисус Христос, зеленоватого цвета, руки скрещены на груди, глаза, как у безобидной собаки.
Посмотри на его губы, разве они не похожи на мои?
Ничего общего, Эрика.
Я прикрою бороду, чтобы тебе было лучше видно.
Эрика прикрыла Христу бороду.
Ты только посмотри, воскликнула она.
Я вижу только Иисуса Христа без бороды, и больше ничего. Давай-ка я тебе согрею молока.
А если они узнают, что это труп Кледир?
Не узнают, ответил я. Хочешь молока?
Хочу, только с какао.
Я пошел на кухню, сделал ей горячего молока с какао и вернулся в комнату. Эрика все еще разглядывала икону.
Дай сюда, сказал я.
Я отнял у нее икону и засунул ее в мусорное ведро. Потом я позвал Эрику в спальню. Мы легли и обняли друг друга.
Мне нужно тебе кое-что сказать, прошептала Эрика. Я рассказала Марлениу, что это мы убили Кледир.
Я вошел в церковь и сел на одной из задних скамеек. На моих часах было восемь. В церкви никого не было. Я попробовал вспомнить покаянную молитву. Не смог.
Вошел какой-то парень, он нес с собой метлу. Это был Марлениу, я не сразу узнал его. Церковь закрыта, сказал он, едва увидев меня. Я сказал, что Эрика заболела, она просила меня съездить за вами.
Мы сели в мою машину, он спросил, ходили ли мы уже в полицию. Нет, ответил я. А когда вы собираетесь сдаться?
Я свернул на боковую улицу, эта дорога не к вашему дому, заметил он. Эрика лежит дома у моей тетки, ответил я. Через несколько минут у него на рубашке появилось два влажных пятна. Когда я свернул на одну из грязных окраинных улиц, рубашка у него стала мокрая уже вся, и я заметил, что он дрожит.
Мы вышли из машины и какое-то время оба глядели на лес, стоявший перед нами. Я почувствовал запах дождя. Я знаю, что вы, священники, не имеете права рассказывать о том, что узнали на исповеди. Я не священник, сказал Марлениу, я пастор, пастор, пастор. Эрика обещала мне, что вы пойдете и заявите на себя. Я дал ей два дня.
«Дал ей два дня», эти слова вывели меня из себя. Пастор. Я ударил его кулаком в лицо, он упал, когда он встал с окровавленными губами, сказал, что если мы пойдем в полицию и во всем сознаемся, что если мы почувствуем раскаяние за нашу вину и наши грехи, то мы спасемся и избежим вечного проклятия. Я снова ударил его по лицу, и уже на земле он начал сыпать цитатами из Библии, что, мол, Бог создал нас не для гнева, я не дал ему закончить фразу, я сел верхом на Марлениу, Бог неспешен в своем гневе, говорил он, в душе моей разразилась настоящая буря, и засверкавшие молнии переломали Марлениу кости, я лупил его до тех пор, пока все мои мышцы не отказались служить мне.
Бог однажды уже простил меня, Марлениу. Но если он решит, что я еще ему что-то должен, то я вернусь и убью тебя.
Я сел в машину и уехал.
Когда я вернулся к себе в офис, Сантана уже ждал меня. Этот черномазый кретин угробит нас, сказал он, ты знаешь, что у него во дворе нашли труп? Да, я слышал об этом.
Наверное, следовало бы рассказать Сантане все как есть, но я очень устал, у меня болели руки и ноги, а кроме того, я видел, как мать Эзекиела переходила улицу несколько минут назад как раз напротив наших окон, и тут я вспомнил о данной мной клятве, которую я нарушил, я поклялся, что буду каждый месяц посылать ей деньги, но так ни разу и не послал, я даже не вспомнил о своем обещании, данном у могилы Эзекиела. Она спокойно перешла улицу, судя по лицу, это была женщина добрая и сдержанная, меня она не заметила, она даже не знала, кто я такой, мне захотелось поздороваться с ней, здравствуйте, как вы переносите ваше горе? У тебя кровь на рубашке, сказал Сантана. Где ты был? Я сбил собаку, ответил я.
Этот труп сильно осложнит нам жизнь, сказал Сантана, это – женщина, я узнал по своим каналам. Комиссар, который ведет это дело, просто зверь, он пригласил очень опытного эксперта, они установят ее личность, можешь не сомневаться, кстати, ты не знаешь, кто эта женщина? Нет, ответил я. Это наша работа? спросил Сантана. Да откуда я знаю! огрызнулся я. Я схожу сегодня повидаться с Марканом. Не надо тебе никуда ходить, я займусь этим делом сам и все выясню.
Он ушел, а я задергался уже по-настоящему. Опытный эксперт. Я позвонил Эрике, все в порядке, сказал я ей. Она пообещала мне, что не будет делать глупостей, я пообещал ей, что не буду делать глупостей, мы пообещали друг другу, что вечером сходим в кино, а потом займемся любовью, добавил я.
Я очень нервничал, два раза мне показалось, что я видел лицо Эзекиела в толпе людей, идущих по улице, сначала я подумал, что это оттого, что я не спал ночь, но в следующую минуту я увидел его мать у дверей нашей конторы, и тогда я решил, что что-то, а точнее кто-то невидимый строит козни против меня, я верю в такие вещи, в невидимок, в ад, я трижды стучу по дереву, я не хожу под лестницей, не смеюсь в пятницу, избегаю цифры 13, не рассыпаю соль на стол, ничего этого я стараюсь не делать.
Я вышел проветриться, сел в машину и поехал куда глаза глядят, громким голосом я повторял самому себе: у меня все хорошо, проблемы появляются и исчезают, и это нормально, в жизни нет тайн, и я в состоянии двигаться вперед. Я остановился возле бара Гонзаги, я давно уже здесь не был. Заказал водку с лимоном и льдом и принялся разглядывать людей, проходящих мимо; я внимательно всматривался в их лица и ни разу не увидел Эзекиела, я решил, что это хороший знак. Какой-то мужчина подсел ко мне за столик, я аптекарь, сказал он, меня уже восемнадцать раз грабили, в меня стреляли, чуть не убили, теперь я сотрудничаю с «Альфой» и меня оставили в покое, могу не запирать аптеку хоть всю ночь, никто даже не пытается сунуться. Позже мимо бара проехала машина, и водитель посигналил мне, заходи, крикнул он, зайду обязательно, ответил я, но я не знал, кто это. Потом какая-то женщина взяла меня за руку и сказала, что очень рада со мной познакомиться, меня зовут Анне, сказала она, я шведка, я спросил, как там дела в Швеции, не знаю, ответила она, меня увезли, когда я была совсем маленькая. Еще какая-то женщина сказала, что ее мама очень уважала меня, но она умерла. Мне очень жаль, ответил я. Кто-то спросил меня, что я думаю о новых экономических решениях правительства, но я ничего не думал, по-моему, это правильные решения, ответил я. Видишь, как тебя все любят, сказал Гонзага, подсаживаясь ко мне за столик. Если бы должность министра безопасности была выборная, за тебя проголосовали бы все. Вот только насчет комендантского часа – ты распорядился, чтобы никто в нашем районе после десяти вечера не выходил на улицу, это неудобно, в школах учителя вынуждены раньше заканчивать уроки, многие недовольны, в этом уже нет необходимости, уличного криминала стало меньше. Хорошо, сказал я, повесь у себя объявление: «Комендантский час отменяется». И вот еще что, парк, открой парк, чтобы дети могли играть в футбол. Я не помню, чтобы я велел закрыть парк. Дело в том, что они мяли траву на газонах, и ты велел закрыть. Странно, но я совсем не помнил об этом. Хорошо, сказал я, откройте парк. Ты просто потрясающий человек, воскликнул Гонзага, у тебя золотое сердце.