Шуваль скрывал свое происхождение из благородной семьи Матана, ибо небезосновательно полагал, что род его специфических занятий может послужить причиной изгнания отца с почетных должностей иудейской общины Нагардеи. Однако слухи ползли по городу, и праведные ученики ешивы начали с осторожным сомнением поглядывать на наставника. Когда же спрашивали Матана, как поживает его старший сын Шуваль, и что-то давненько не видать юношу, отцу приходилось напрягать наторелый годами упражнений ум и бойко изобретать убедительные ответы.
Сердце Шуваля не каменное. Соскучился разбойник по отцу с матерью и однажды темной ночью наведался в родительский дом. Эфрат заплакала от счастья и от горя, попыталась обнять и расцеловать дорогого гостя. Но тот ловко отстранился от матери, не доводя дело до скандально откровенного излияния чувств.
Матан оторвался от чтения Книги Книг и с деланно суровым лицом вышел навстречу сыну. Не будем забывать, он любил Шуваля, и радость встречи невольно светилась в отцовских глазах. Карми, разобравши из своей комнаты голос Шуваля, сбежал в окно, чтобы не встречаться с братом. Сестры Ципора и Оснат безмятежно спали и не слышали переполоха.
– Отец, мать, – я по-прежнему люблю вас, – с видимым усилием вымолвил вошедший Шуваль.
– О, Шуваль, делами своими ты терзаешь мое отцовское сердце! – горько воскликнул Матан.
– Отец страдает, но любит, – выпалила Эфрат, радуясь, что ей удалось погладить сына по руке, – как отец был счастлив, когда повитуха подала ему розовое тельце новорожденного младенца – тебя!
– Не помню такого! – попытался пошутить Шуваль.
– Сын, зачем ты сделал то, что сделал? Одумайся! Не станет нас с матерью, и ты будешь хозяином угодий, домов и прочего огромного достояния. И почему, наконец, не пожелал ты наследовать мою книжную мудрость, пост, престиж?
– Прости за откровенность, отец, но мне претит лицемерие нынешних праведников, я восхищаюсь героями древности!
– Да кто ж эти герои? – удивилась Эфрат.
– Ну, скажем, умнейший и благороднейший дознаватель Даниэль, пророком ставший! – ответил Шуваль.
– Какая нелепость! – рассердился Матан, – ты больше похож на Йони, а не на Даниэля! Разве сделается пророком разбойник, попирающий закон?
– Закон заставляет ползти улиткой того, кто мог бы взлететь орлом. Лишь свобода порождает гигантов!
– Судьба разбойника и поджигателя – не свобода, а тюрьма и меч палача. Шуваль, ты бездумно отверг провозглашенную мною вечную норму жизни изгнанного на чужбину иудейства: “Закон государства – закон”.
– Изгнанного? Так знай же, я намерен положить конец изгнанию! Я соберу войско и во главе его освобожу Иерусалим и верну соплеменников на родину!
– Безумец! Лжемессия! Измерь глубину, прежде чем бросаться в пропасть!
– Не сердись на отца, сынок! – вмешалась Эфрат, осуждающе взглянув на мужа, – твоя горячность, Матан, доведет Шуваля до отчаяния!
– Я далек от отчаяния, матушка, я испытываю духовный подъем. Я отвергаю веру унижений и покорности. Я презираю мудрую трусость черни. Я сам свой рай и ад!
– Сдается мне, что доводы тут бессильны, и спор бесполезен, – грустно произнес Матан, – живи по-своему, сын. Ты – наш первенец, и наши воспоминания никто не отнимет у нас, даже ты сам.
– Навещай нас, Шуваль, – со слезами вымолвила Эфрат.
– До свидания, – сухо сказал Шуваль и вдруг вспомнил, – а где же Карми?
– Не знаю, – опустив голову, ответил Матан.
***
В детстве не робкого десятка, подрастая, Карми незаметно для близких утрачивал бойкость. Став отроком, он перестал интересоваться военными играми и уж более не составлял компанию старшему брату. Кротость потеснила былую боевитость, честолюбие, казалось, таяло, а молодой задор сменился необъяснимой печалью. Как-то раз подошел он к матери и шепнул, мол, скажи кухарке, чтоб не готовила для меня мясную еду, ибо не хочу пятнать себя звериным хищничеством.
Карми многое вычитывал из Священного Писания, но, как неодобрительно замечал Матан, весьма странно истолковывал Книгу Книг. В геройстве юноша усматривал насилие, искал и не обнаруживал справедливость там, где признанные мудрецы проворно находили ее, а находчивость называл плутовством. Да и вообще, он осуждал и одобрял невпопад.