Значение имеет только сила. А сила — в искусстве.
— К Биджу! — Сасори отбросил от себя куклу Геноске. — Бесполезно! Как бы я ни был хорош — ты ужасен! Тоже мне «сильнейший джонин Кири»! Пф!
Геноске не ответил, тихо скрипнув в углу, так как уже долгие недели был мертв. Он был не первой марионеткой, которую Сасори создал из ранее живого человека, но именно на него юный гений кукловодства возлагал большие надежды. И они даже частично оправдались — при жизни являясь джонином, Геноске сохранил практически все свои умения и силу. Но это — плохой результат, потому что он не идеален.
Идеальной будет марионетка, которая приумножит свои силы после жизни. Нет, даже не так… Идеальная марионетка получит вечность. Вечность силы. Да…
— Тогда мне нужен материал, — выдохнул Сасори, вставая с рабочего стула и приводя Йошимицу в готовность. — Что-нибудь интересное…
***
Улицы Песка были пустынны. Услышь кто-либо мысли Сасори, он бы мог заподозрить в молодом шиноби любителя каламбуров и шуток. Но пробраться в мозг к одному из лучших кукловодов в мире не смог бы даже гений клана Яманака. Да и не был Сасори шутником. Он был Творцом и Поэтом, и его искусство подтверждало оба этих звания.
Этим он и отличался от своего отца.
— Сын, — отец кивнул, не оборачиваясь, сосредоточив все свое внимание на стойке.
Шиццу Акасуна — один из сильнейших шиноби Страны Ветра. Один из двух, если быть точным. Вторым был сам Третий Казекаге, которого считали самым могущественным шиноби, когда-либо занимавшим этот пост. Но именно что пост — не самым сильным в мире или даже в самом Песке, нет. Пока жив Шиццу Акасуна — нет.
Сасори посмотрел на домашний полигон скучающим взглядом. В обычных домах, и даже особняках, для тренировок и практики присутствуют додзе, но в своем отец организовал целый полигон. Это было практично, ибо после его серьезных тренировок додзе всякий раз приходилось бы отстраивать заново.
Большая часть врагов Ветра считала, что клан Акасуна — сильнейшие кукловоды в мире, и они были правы. Но они заблуждались, считая, что это — все, в чем силен клан. И даже в самом Ветре немногие знали, что патриарх Акасуна — Шиццу Акасуна, является еще и непревзойденным мастером тайдзюцу.
Кукловод и мастер тайдзюцу— невиданная ранее смесь. Сильно нетипичная и даже странная, чтобы навскидку определить ее потенциал. Но только не для отца — он знал все о своем потенциале и всякий раз совершенствовался, расширяя его все больше и больше.
Вот и сейчас — техника, в стойке которой он находился, была экспериментом и той самой проверкой потенциала. Отец стоял в защитной стойке, а у его левого плеча трепетал Кокуродо — его личная марионетка, рассчитанная на ведение дальнего боя.
И вот наступает миг, когда пальцы на ногах отца напрягаются, и он выстреливает своим телом вперед. Достигнув невидимого врага, он полоснул своей рукой по предполагаемой груди, и от этого движения активировался Кокуродо, раскрыв свою механическую пасть и сделав целый залп сенбонами, на которых был яд.
Не смотря в его сторону, отец отклонил голову, пропуская у уха град мелких игл, и тут же сделал подсечку. Кокуродо вновь угрожающе затрещал и атаковал сгустками жидкого пламени, выстреливаемыми из его ладоней. Предполагаемому врагу не предполагалось выжить, но Шиццу Акасуна не любил предполагать — он любил действовать наверняка.
Сасори лишь зевнул, без интереса смотря, как отец громит выдуманного врага. Безусловно, полностью доработанная, эта техника станет могучим оружием для всей Страны, но только на время. На то самое время, пока отец не состарится и не одряхлеет. Лет на десять-пятнадцать. Слишком мало.
По сравнению с вечностью, вообще все слишком мало.
Грохнул взрыв, означающий финальное движение в комбинации, и из дыма и сора, поднявшихся из-за взрывной волны, вышел отец. Он тоже не выглядел удовлетворенным своей техникой.
— Чего-то сильно не достает… — произнес он полузадумчиво. — Мои скорость и сила… тайминги… ритм… Все на высоком уровне. Но этого мало для настоящего боя. Я что-то упускаю.
— Кокуродо, — произнес Сасори и пожал плечами, когда отец на него посмотрел. — Он тебе не подходит. Он слишком слабый для тебя.
— Марионетки ближнего боя могут мне соответствовать, но только потому, что их техника — моя техника, а их прочность — прочность материалов, — отец вздохнул и надел привычные очки. — Но как же мне улучшить марионетку дальнего боя по твоему?
— Ниндзюцу, — просто ответил сын. — Ты же знаешь, это возможно.
Отец нахмурился и смерил его взглядом. О да, он знал. Но Шиццу Акасуна никогда не пойдет на то, чтобы превращать людей в куклы. Его гордость и понятия о чести и достоинстве шиноби никогда ему не позволят. И не только ему, но и кому-либо еще.
— Мы это обсуждали, — припечатал он, выдохнув. — Твой проект аморален. Песок не будет этим заниматься.
— Ты говоришь так, будто бы ты — Казекаге, — Сасори позволил себе слабую усмешку. — Не тебе решать.
— Казекаге тоже тебя не поддержит, — отмахнулся отец, повернувшись спиной. — Тебя никто не поддержит.
— «Вот уж где ты ошибаешься, » — мрачно подумал Сасори, но вслух произнес другое. — Бабушка меня поддерживает. Да и ты тоже.
— Но не в этом, сын, — терпеливо парировал глупость джонин. — Идем. Время обеда.
Вот это Сасори в отце нравилось — постоянство. Шиццу Акасуна считал, что четкое выполнение установленных когда бы то ни было правил следует соблюдать ровно до тех пор, пока эти самые правила актуальны. Их всегда возможно поменять — консерватором и дураком он не был, но он утверждал, что менять правила просто так не дано никому. Сасори было близко это, потому что эти незыблемость и точность буквально всем своим смыслом резонировали с его искусством.
Хотя это лишь полумеры. На самом деле о вечности в этом доме и речи быть не может. И, как памятник этой ненавистной скоротечности силы, с ними всегда обедал дедушка Эбизо.
— Вот так, господин, — тихо приговаривала мама, хозяйничая рядом с братом бабушки. — Прошу вас…
Парализованный двадцать лет назад, бывший шиноби ел молча. И пил молча. И даже жил практически беззвучно. Нет, он не был совсем нем, и даже мог худо-бедно изъясняться с помощью ужимок и звуков, на которые все еще было способно его покалеченное горло, но предпочитал не делать этого. Вот так вот скоротечно и бессмысленно когда-то сильный и своевольный шиноби стал мусором. Просто отходом.
Ого! А ведь это мысль!
— Как продвигается твоя работа? — улыбнулась мама, подумав, будто Сасори засмотрелся на нее. — Чие-сама сказала, что ты работаешь над своим Геноске.
— Уже нет, — Сасори вытер губы салфеткой. — Я принял решение не продолжать с ним работу. Если хотите, могу оставить его вам.
— Такую сильную куклу? — брови матери приподнялись. — Уверен, сын? Скоро у тебя важный экзамен, разве нет? Тебе нужны все доступные мощности. Я даже готова помочь.
— У тебя есть своя работа, Сануми, — произнес отец, отпивая чаю. — А у Сасори своя.
— Извини, — мягко улыбнулась мама. — Твой папа слишком строгий.
Доминирование. Сасори всегда вспоминал это слово, когда общался с отцом.
Характер Шиццу Акасуны был непохож ни на один из характеров, когда-либо виденных Сасори. Отец был строг, планомерен, объективен и педантичен. При этом он, казалось, не обладал даже толикой фантазии, просто беря и совершенствуя все, что только можно, до одному ему известного идеала.
Очень редко он казался человеком. Почти никогда, если честно. И это делало его таким популярным в Стране — многим он казался совершенным.
Сасори ненавидел такое совершенство.
Что поразительно, они были похожи. Все члены клана Акасуна отличались одним очень важным качеством — они поклонялись силе. Своей, чужой — неважно. Началось ли это с уважаемой Чие или было до нее, неизвестно, но очевидно одно — это самая важная черта всех членов клана. Сама Чие проявляла это в любви к сильным мужчинам. Говорят, в молодости она была не слишком уж и избирательна, но спала именно с мужчинами, потому что женщин сильнее себя попросту не находила. Ее единственный ребенок — Шиццу, проявлял тягу к силе наиболее прямым и простым (в своем стиле) путем — он ее добивался. Совершенствовал себя и все вокруг, чтобы представать перед врагами идеальным бойцом.