Заснул я очень нескоро. Но когда сон все-таки пришел, мне показалось, что я стал обладателем чудодейственного талисмана. Люси ровно дышала в моих объятиях, и никакие кошмары не потревожили покой, который я обрел в ее присутствии.
Утром меня разбудил шум, какой бывает только в гостинице, когда она просыпается ото сна: лязг бидонов с молоком, крики чаек и уличных торговцев, грохот колес и цокот копыт, выкрики кучера дилижанса и лай собак. Царившая вокруг суматоха живо напомнила мне «Лярк-ан-сьель», и я мысленно изумился тому, какие разительные перемены произошли за столь краткое время в моей жизни и жизни Люси.
Она по-прежнему лежала с закрытыми глазами, но я чувствовал, что она проснулась. Потянувшись с кошачьей грацией и непринужденностью, она повернулась ко мне, и я поцеловал ее в нос.
– Доброе утро, любовь моя.
Она ответила на мой поцелуй, а потом, закинув руки за голову, потянулась снова. Я немного отодвинулся от ее теплого и желанного тела и лег на спину, потому что не хотел, чтобы она уступила моей страсти, не имея на то желания.
Но она все поняла и прижалась ко мне, а потом еще и забросила на меня ногу. Нежность внутренней поверхности ее бедра, скользнувшей по моей коже, оказалась выше того, что я мог вынести, и я уже готов был приступить к удовлетворению ее желания, но тут она поразила меня, улегшись сверху.
Я несколько опешил, поскольку до сих пор она, главным образом, лишь принимала мои знаки внимания, скажем так, и не пробовала навязывать мне свою игру. Несколько мгновений мы лежали неподвижно. Она прижималась ко мне грудью, обхватив меня ногами, предлагая мне мягкие изгибы и выпуклости своего тела, которыми мне в таком положении наслаждаться было значительно легче. Меня охватило такое возбуждение, что она незамедлительно ощутила его и негромко рассмеялась.
И вдруг она умолкла. Я мгновенно приказал своим рукам замереть, но на лице у нее появилось лишь задумчивое, хотя и напряженное выражение. Потом она пошевелилась, сводя меня с ума своим шелковистым телом, и, прежде чем я смог угадать ее желание, уже стояла надо мной на коленях. Она выглядела несколько удивленной собственной смелостью, но радостно отдалась моим рукам, и вскоре наше обоюдное желание стало настолько сильным, что потребовало немедленного удовлетворения. Я бережно и осторожно показал ей, что мы должны сделать. Нежно, с некоторой опаской и волнением, подобно красивой кошечке, вступающей сквозь открытые ворота на новую, неизведанную территорию, она воспользовалась моими намеками и овладела мной. Тело Люси быстро распознало ее желания и движения, и мне оставалось только лежать и смотреть на нее, любуясь и радуясь тому, как она возносит нас обоих на вершину наслаждения. Я с обожанием всматривался в ее раскрасневшееся лицо, гладил рассыпавшиеся по плечам волосы, выгнутую спину, пока она наконец не закричала в экстазе.
Когда мы проснулись снова, день за окном был уже в самом разгаре. Я поцеловал ее в лоб, коснулся губами ее еще сонных глаз, а потом сел на кровати и пристегнул протез. Набросив минимум одежды, необходимый для того, чтобы добраться до своей комнаты, я вознамерился уйти и оставить ее одну. До некоторой степени я был знаком с подноготной женского существования. Этому способствовало то, что я делил кров с Мерседес и другими девушками, и они вскоре совершенно перестали стесняться меня в своих женских делах, от которых другие мужчины бежали бы, как черт от ладана. Но у Люси не было даже братьев. То, что произошло между нами – я вспомнил выражение ее лица, массу ее спутанных волос, и у меня задрожали руки, которыми я застегивал пуговицы, – не давало мне права ставить ее в неловкое положение.
– Нам уже пора выходить? – воскликнула Люси, садясь на кровати. – Я постараюсь одеться как можно быстрее.
– Я всего лишь собираюсь заказать завтрак, после чего оставлю вас, чтобы вы могли заняться своим туалетом, – ответил я. – Но можете не одеваться, если у вас нет такого желания.
Люси подняла голову от подушки.
– Вы не хотите, чтобы я пошла с вами в детский приют? Я замер, взявшись за дверную ручку.
– Я не смею просить вас об этом.
– Но если я по-прежнему хочу и собираюсь пойти вместе с вами?
– Мы будем говорить по-испански. Боюсь, вам будет скучно.
– Мне не может наскучить дело, которое напрямую касается вас и Идои. Но если вы не хотите, чтобы я пошла с вами, тогда я отправлюсь на прогулку и возьму с собой альбом.
Она откинула простыни, которыми мы укрывались, и решительно опустила босые ноги на пол. Когда она выпрямилась, падавший из окна солнечный свет высветил в мельчайших подробностях ее прелестную наготу. В теле ее не было ни капельки лишнего жира, лишь одни округлые и упругие мышцы и тонкие косточки. Жилка у нее на шее напряглась, когда она заметила выражение моего лица.
– Я опять сказала что-то не так?
– Должен признаться, улицы здесь шумные, население смешанное – в конце концов, это порт плюс мануфактурный город, – так что для вашего же блага я бы не советовал выходить без особой надобности и без сопровождения. Боюсь, вы можете оказаться в неприятной ситуации.
– Вы хотите сказать, что я вообще не должна высовывать носа на улицу? Мы же все-таки не магометане.
– Действительно, – согласился я, улыбаясь, но она не улыбнулась в ответ.
– Тогда позвольте мне пойти с вами.
Я посмотрел на нее, она, в свою очередь, взглянула на меня прищуренными глазами и не отвела взгляда. Опустить глаза первым – значит, капитулировать, и тогда я пропал, потому что я никак не мог позволить ей пойти со мной, равно как не мог объяснить почему.
– Стивен?
Я покачал головой.
– Тогда я отправляюсь рисовать, – повторила она и направилась мимо меня к стулу, на котором в беспорядке валялась ее одежда.
Мне хотелось взять ее за руки, прижать к себе, дать понять, что я ни за что на свете не позволю никому причинить ей боль. Мне хотелось вложить хотя бы немного здравого смысла в ее голову. Я шагнул к ней, но она отпрянула, выставив перед собой руки в знак того, чтобы я не подходил ближе.
Что я делаю? И что уже наделал? Я попятился назад и споткнулся. Я знал, что не должен находиться рядом с ней, боясь того, что может случиться потом.
Дрожащими руками она накинула на себя ночную сорочку. И только после этого заговорила снова:
– Почему вы не позволяете мне пойти с вами?
Голос ее звучал совершенно спокойно, как будто она отказывалась признать, что я только что оскорбил ее, пусть даже только в мыслях, а не действием.
– Как я объяснил, мы будем говорить по-испански, – повторил я, но слова мои показались неубедительными даже мне самому.
– Дело не в этом. Эта мысль только что пришла вам в голову. Нет, вы просто не хотите, чтобы монахини, воспитательницы вашего ребенка, видели вас в обществе леди, которую можно принять за вашу любовницу. Вы боитесь, они не поверят в то, что я ваша сестра.
Я не мог согласиться с ней, но и упрекнуть ее тоже не мог. Мне ничего не оставалось, как только молча стоять у двери.
– Так я и знала! – воскликнула она. – Вы не можете просто любить меня. Я не могу просто быть вашей любимой, как и вы – моим любимым мужчиной. Вы должны называть меня именно так, чтобы это было понятно всему миру. Если я не жена, значит, я – любовница, порочная, бесчестная и обесчещенная женщина, которую не следует показывать никому, чтобы не оскорбить. – Она схватила со стула корсет и принялась яростно затягивать его, как если бы это он стал причиной ее гнева. – В общем, так, Стивен. Я не намерена скрываться, пусть даже только до нашей свадьбы.
Я попытался привести свои мысли и чувства в порядок.
– Разумеется, нет, у меня и в мыслях такого не было, – сказал я, возвращаясь в комнату. – Я всего лишь подумал, что поскольку для того, чтобы навести справки о благополучии Идои, требуется некоторая деликатность, то будет лучше, если я приду в приютный дом с объяснениями, которые не потребуют ненужных расспросов.