Когда же с помощью Божией не нашел никакого средства досадить нам, распаляемый пламенем дьявольской жестокости, прилюдно набросился на меня с оскорблениями и часто перед многими людьми учинял мне невыразимый соблазн поношения. И таким был обуян безумием в болезненном помешательстве, пойманный в сети безудержного пьянства, что даже в ночное время не давал мне покоя. Ибо в то время, как в ночной тишине я надеялся избежать напасти, бесстыдный, исполнясь дерзкой наглости, бессовестно прибегал в час отдохновения к убогому моему жилищу и вместо тихого утешения учинял неистовую, жестокую брань против меня. И когда мы вместе принимали в любви пищу, он, возбужденный безумной надменностью и опьянением, бросаясь безумно наподобие пса, с невыразимым шумом и скрежетом зубов, в исступлении извергая пену из безумных уст, пытался разорвать меня собственными руками. И настолько воспылал слепой ненавистью, заблудший и воспламеняемый огнем нечестивой зависти, что не щадил меня перед священным алтарем и там меня, расстроенного тяжкими оскорблениями, в безумии на глазах многих пытался зарезать ножом, но я был спасен вмешательством братьев.
После того как улеглось безумие таковой ярости, обратившись в безрассудство, забыв о рукоположении, незаконно полученном, он вращался по народному обычаю в отвратительном верчении с противной разнузданностью и крутил туда-сюда руками, вращая в другом месте проворные ноги, выделывал затейливые коленца, крутясь в пляске и подпрыгивая нетвердым шагом, распевал непристойные куплеты и ужасные погибельные песенки, предаваясь дьявольским пагубным увеселениям. Так, разгорячившись и нагрузившись вином, погрязший в пьянстве и хмельной, он, извергая рвоту, мучился от жажды и голода. Предаваясь сну и расслабленной неге, он часто не бывал среди тех, кто проводит ночи, воспевая гимны Божьи. «Ибо никогда таковые язвы Христос не удостаивал считать Своими рабами».[793]
Между тем как жестокая скорбь, к несчастью моего сердца, возрастала, я часто получал привычное подаяние для восстановления сил и нежное утешение из того роскошного дома, о котором я говорил выше, где я совсем недавно переносил тяжелые душевные волнения, когда внезапно случился царский жестокий гневный приговор. Прежде упомянутый дом подвергся жесточайшему опустошению и разрушению, и его владельцы были схвачены и отправлены в ужасную ссылку. Я же, несчастный, не только вынужденный из-за скудости голодать, но и оставленный без поддержки и утешения, пребывая в жесточайшей нужде, вел жалкую жизнь.
Когда так прошло непрерывно двадцать лет и я в постоянных ужасных превратностях своей жизни истощил жизненные силы, когда уже ослабело тело, и я, изможденный худобой всех членов, терпел, едва дыша, наконец, божественное милосердие, которое никогда не забывает о тех, кто надеется на его сострадание, призрев на немощь мою вследствие моих несчастий, и, видя бедственное положение из-за скудости моей, задыхающегося в нечистом мирском омуте, предопределило благоприятный исход. Тот благочестивый Пастырь, Кто душу свою полагает за овец,[794] позаботился как бы из шторма глубокого моря вырывать погибающую овцу и привести к желанной гавани на берегу.
Ибо в пределах бергиденской территории среди прочих монастырей перед некой крепостью, имя которой древний ее основатель дал Руфиана, есть монастырь, некогда основанный в долине среди высоких гор святой памяти блаженным Фруктуозом,[795] в котором божественное милосердие поселило меня, намеревающегося остаться там навсегда. И когда Он укрыл меня в келье, которую некогда приготовил для себя уже упомянутый святой Фруктуоз, снова завистливый враг не переставал препятствовать моему желанному намерению, ибо, нападая со страшным яростным шумом, причинял мне непрестанно множество злейших и изощренных искушений. Наконец, когда я молился или лежал, опустив голову, я непрерывно ощущал ноздрями своими отвратительное и непереносимо ужасное зловоние из глубин преисподней.