– Угу, – согласилась Кэл. – С того самого 1900 года? Миленькая тетрадка. Вот бы и мне завести такую же для дневника.
– Тетрадка и впрямь хороша. Но связали их вместе не раньше 1928 года. Пара-тройка записей датирована, и все они, кажется, сделаны на протяжении нескольких недель.
– Он был поэтом? – спросила Кэл. – Даже не читая, видно характерное расположение строчек. И кто же все это писал? Старина де Кастри?
– Нет, определенно не де Кастри, но его автор этих записок безусловно читал. А вот поэтом, пожалуй, он был. Вообще-то, мне кажется, что я угадал, чей это дневник, хотя доказать это будет нелегко, поскольку он ни разу нигде не подписался. Я думаю, что это был Кларк Эштон Смит.
– Я слышала это имя, – сказала Кэл.
– Наверное, от меня, – ответил Франц. – Он тоже сочинял ужастики с уклоном в сверхъестественное. Богатейшая фантазия, роковое стечение судеб и все такое. «Тысяча и одна ночь» в китайском стиле. По духу произведения похожи на «Шуточки смерти» Беддоуса. И как раз здесь, в Сан-Франциско, в 1928 году он и начал писать свои лучшие рассказы. Я сделал ксерокопию этого дневника и дал ее Джейми Дональдусу Байерсу, авторитетному специалисту по Смиту, который живет поблизости, на Бивер-стрит (кстати, совсем рядом с Корона-Хайтс; по карте хорошо видно), и он показал ее де Кампу (который полностью уверен, что это Смит) и Рою Сквайрсу (который так же твердо уверен, что это не Смит). Сам Байерс в полной растерянности. Говорит, что нет никаких сведений о том, что Смит в те годы на сколько-нибудь заметный срок приезжал в Сан-Франциско, и что, хотя почерк похож на руку Смита, он выдает куда больше нервозности, чем замечалось в каких-либо других его рукописях… Но у меня есть основания полагать, что Смит держал свою поездку в тайне и имел серьезный повод для крайнего волнения.
– Вот это да! – воскликнула Кэл. – Ну ты и накрутил тут! Но я понимаю почему. Это же très romantique[3], чего стоит одно только ощущение этого ребристого шелка и рисовой бумаги под пальцами.
– У меня была особая причина, – сказал Франц, сам не зная почему, понизив голос. – Видишь ли, я купил эти книжки четыре года назад, еще до того, как переехал сюда, и много раз читал и перечитывал этот дневник. Человек, любивший писать фиолетовыми чернилами (лично мне кажется, что это был Смит), раз за разом описывает, как «посещал Тиберия на Родосе, 607». На самом деле дневник полностью – или почти полностью – представляет собой отчет о серии таких бесед. Это самое «Родос», или «Родс»[4], и номер 607 засели у меня в памяти, так что, когда я отправился подыскивать жилье подешевле и мне показали здешнюю комнату…
– Конечно же, это номер твоей квартиры, 607, – перебила его Кэл.
Франц кивнул:
– Я понял, что это было предопределено или каким-то таинственным образом предрешено. Как будто я долго искал «Родос 607» и в конце концов нашел его. В те дни у меня было много загадочных пьяных идей, и я не всегда знаю, что делал и где был; например, я напрочь забыл, где находился тот сказочный магазин, где я купил эти книги, и его название, если оно у него было. Вообще-то, я был по большей части пьян в то время… Тот период…
– Совершенно верно, – согласилась Кэл, – но, к счастью, ты не буйствовал. Мы с Солом и Гуном решили позаботиться о тебе и уломали Доротею Луке и Бониту, – добавила она, имея в виду перуанку, управлявшую домом, и ее тринадцатилетнюю дочь. – Но даже тогда тебя никто не принял бы за обыкновенного пьянчугу. Доротея сказала, что ты пишешь «выдумки, чтобы пугать, espectros y fantasmas de los muertos y las muertas», но она считает тебя джентльменом.
Франц рассмеялся.
– «Призраки и духи мертвых мужчин и мертвых дам». Как это по-испански! И все же, держу пари, ты и подумать не могла… – он осекся, не договорив.
– Что я когда-нибудь лягу с тобой в постель? – закончила за него Кэл. – Не будь так категоричен. У меня всегда были эротические фантазии насчет мужчин постарше. Ты лучше скажи мне, как эта история с Родсом-Родосом уложилась в твоем странном тогдашнем мозгу?
– Она так и не уложилась, – признался Франц. – Хотя я все же думаю, что любитель фиолетовых чернил имел в виду какое-то конкретное место, помимо очевидного намека на Тиберия и его изгнание Августом на остров Родос, где будущий римский император изучал ораторское искусство, а также сексуальные извращения и немного колдовства. Кстати, любитель фиолетовых чернил не всегда называл Тиберия. Иногда у него встречается Теобальд, иногда Тибальт, а однажды и вовсе Трасилл, который был личным гадателем и колдуном Тиберия. Зато всегда упоминается этот «Родос 607». И один раз Теудебальдо, один раз – Дитбольд, и трижды Тибо, что и убеждает меня, помимо всего прочего, что Смит почти каждый день навещал де Кастри и писал о нем.