То ли из какой-то библиотеки, то ли из читальни, я точно не поняла, прощебетала Албена, Орльо, а это не опасно? ходить по читальням и библиотекам? еще не известно, что за типы там собираются?
Озабоченность Албены смешила даже Орела, и он по-отцовски притягивал к себе свою супругу. Орел не любил, когда она слишком много болтала, даже сказал ей прямо, еще давно: Бени, милая, старайся не говорить и не рассуждать слишком много, это вредит твоей красоте, не делай этого ни при посторонних, ни при мне тебе надо как-нибудь сходить со мной на родительское собрание, продолжала Бени невозмутимо, посмотришь, как там, мне даже плохо становится — все не переставая хвалят его, вообще этот ребенок совсем не похож на нас, вроде как мы взяли его напрокат, будто он нам неродной, никогда ни о чем не попросит, только учеба — чтение, чтение — учеба, я даже побаиваюсь его, особенно после того, как он стал носить эти очки, вот только за одно я немножко на него обиделась, но не посмела ему сказать, если хочешь, Орльо, объясни ему как-нибудь, вы ведь разговариваете между собой как мужчины, я о той вечеринке с шефом, в Бояне, ну, мы там были на прошлой неделе, и он поехал с нами, сам захотел, а зачем?
я напросился на ту вечеринку в Бояну, сам захотел, я давно слышал и догадывался о том, что бывает на таких вечеринках, но хотел убедиться сам, увидеть всё своими глазами, и мама сказала — ладно, но при условии, что ты пойдешь спать и заснешь сразу после одиннадцати, это показалось мне странным, она никогда не говорила, когда мне ложиться и засыпать, но я ответил — хорошо, обещаю, и вначале всё было нормально, барбекю, коктейли, спиртное, позвякивание льда в бокалах, не было никого ни под кайфом, ни пьяных, ну да, некоторые раздевались до купальников и купались в бассейне, но было жарко, так что ничего особенного, так — легкий джаз, приятная обстановка, сидят себе за столиками, ходят босые по траве, дурачатся — прячут обувь друг у друга, шуточки, шеф со своей внушительной сединой, расхаживает с трубкой, все разговаривают, смеются, он к одиннадцати уехал, мама подошла ко мне и сказала:
ну давай, ты обещал
да, мама, обещал, иду, ложусь
и я поднялся в спальню на втором этаже, надел для убедительности пижаму, открыл окно и помахал матери, которая снизу следила за тем, что я делаю, потом погасил свет, но через полчаса встал и увидел:
женщины были или совсем голые, или в мокрых прозрачных рубахах, мама — в трусиках и лифчике;
большинство мужчин тоже были голые или, как папа, в одних боксерках;
глаза у всех были какие-то красные и блестящие;
и все как один странно, демонически улыбались и дергались в ритме, который я не мог уловить;
целовались;
трогали, лаская, грудь и интимные места друг у друга;
некоторые вырывались и переходили к другим, а оставшийся в одиночестве приседал, обхватив голову руками, и тогда к нему подходил кто-нибудь и начинал его утешать, целовать и ласкать;
целовались в губы и ласкали друг друга мужчины с мужчинами и женщины с женщинами;
иногда кто-нибудь из этих двоек или троек издавал рёв, и тогда другие возмущенно оглядывались и кричали: рано, еще не время, потерпите немного;
движения у всех были замедленные, может быть, из-за травки, которую они явно курили;
все чаще и чаще звучал этот рёв, слышались хрипы;
я провертел маленькую дырочку в занавеске и смотрел сквозь нее, я весь дрожал;
если бы они заметили, что я смотрю на них, не знаю, что было бы; но, очевидно, все просто забыли о моем существовании или думали, что я давно сплю, я стоял выпрямившись, весь в поту, и дрожал, следя за всем этим из-за занавески, и не знаю почему, но стекла в моих очках все время запотевали, и мне приходилось протирать их о пижаму;
я не знаю точно, от чего я дрожал — от страха или от холода;
в основном я наблюдал за мамой и папой, другие меня не слишком интересовали;
мама начала танцевать, и все встали в круг возле нее;
я хотел не смотреть, но не мог оторваться от дырки в занавеске;