Я соврала. Она мне снится. Снится, но я ее не вижу. Всегда на ней какая-то вуаль, которая медленно колышется. На фоне абсолютной ночи. Вуаль белая, она излучает музыку. Музыку Яворы. В последний раз там были еще скрипка и смычок, и вуаль обвивалась вокруг скрипки — очень медленно, они двигались, как в безвоздушном пространстве.
Почему вы считаете, что это — музыка Яворы?
Этого нельзя объяснить.
Попытайтесь.
Просто воспринимаешь какого-то человека как музыку.
Так. А вы воспринимали когда-нибудь другого человека как музыку?
Нет. Никогда.
Что исключительного вы видели в Яворе?
Не знаю.
Вы должны нам помочь.
Говорить об этом не получается.
Попытайтесь. Ваши одноклассники говорят много и подробно.
Я вам не верю.
Поверьте.
Не могу. Я знаю их лучше, чем вы. Никто бы не смог говорить о Яворе много и подробно.
Почему.
Потому что о ней нельзя говорить.
Вовсе нет. Другие же говорят, все.
Не верю вам. Скорее всего, вы силой заставляете их говорить. Или принуждаете. Как меня.
Вы считаете, что мы совершаем насилие над вами, да?
Знаете, я бы хотела говорить о том, что вас интересует. Но не могу.
Пауза. Молчание.
Иногда я не знала, Явора — мальчик или девочка. Я любила смотреть на ее руки, ее длинные пальцы, человек чувствовал себя сильнее из-за ее рук. В них было столько благородства и боли. Мир никогда не смог бы погибнуть, пока есть такие руки.
А какие именно у нее руки?
Она никогда не красила ногти, не носила колец, не любила украшений, сознавала силу своих рук, хотя они были совсем голые и беззащитные, их так легко было сломать или вывихнуть. Мне всегда хотелось сплести свои пальцы с ее пальцами, держать ее руку. В сущности… да, всегда.
Вас что-то смущает?
Нет. Да.
Вы держали ее руку? Сплетали с ней свои пальцы?
Иногда.
Вы были одни в тот момент или кто-то еще был рядом?
Иногда — одни, иногда — с другими.
А были другие, с кем она держалась за руки?
Да, со всеми.
А вы между собой держались за руки?
Да, почти всегда.
Благодарю вас. У меня больше нет вопросов.
Они собрались на своем обычном месте в обычное время — между половиной девятого и девятью, в беседке. Сквер был почти пуст, город затерялся между телевизорами, улицы были безлюдны в этот ранний вечер. Дул легкий ветерок, охлаждая раскаленные плитки на тротуарах, было мягкое лето, было лениво и пусто на аллеях сквера. В беседке собрались Андрея, Дана, Деян, Александр, Калина, Лия, Никола и остальные девять из их класса. И Явора, конечно же, Явора. Это скопище людей в небольшом местном сквере перед началом финальной игры мирового первенства выглядело по меньшей мере странно. Весь мир замер в ожидании этой игры. Мир. А они — нет. Их позвала Явора, и они должны были быть здесь. Явора была, как обычно, в своих вытертых джинсах, в кроссовках и бело-синей полосатой приталенной блузке с открытым воротом. Синее. Вместо «Явора» можно просто говорить «синее». Она всегда излучала эту синеву, лазурь. Особенно когда надевала что-нибудь синее и белое, тогда ее глаза и свет каким-то образом сливались. Наверное, она знала силу своих глаз, поэтому столько синего и белого всегда было на ней. Волосы высоко подняты и стянуты в хвост, необыкновенно высокий лоб, скулы, губы — слегка воспаленные, выпуклые, сексапильные, и, конечно, уши, совсем маленькие, словно ракушки, красивая лебединая шея, слегка полный подбородок, вытянутые к вискам глаза, густые брови, всё ее лицо. Лицо Яворы. Все знали: невозможно отвести от него глаз. Знали, что она красива, но было важно не это, а — радость вокруг Яворы, вдохновение.
Я позвала вас, начала она, усевшись на спинку скамьи, как хулиганка, позвала, чтобы сказать вам, я ухожу, покидаю вас
наступила мертвая тишина, матч уже начался, отовсюду доносился голос спортивного комментатора, и это был единственный звук, единственное движение в беседке
и позвала вас, чтобы сказать, что я вас покидаю, потому что…
кто-то кашлянул, и голос Яворы дрогнул
потому что…
потому что…
в это мгновение по всему городу прошел глубокий вздох, одна из команд чуть не забила гол, опасное положение, но мяч пролетел мимо ворот или, может быть, попал в штангу
потому что так надо. Я ухожу от вас, потому что так нужно. Вы понимаете меня?
Довольно долго они были неподвижны. Абсолютно неподвижны. Пока слова не потонут в их сознании, пока не засядут там, пока не выплеснут наверх свой угрожающий и невозможный смысл. Они начали переглядываться пугливо и настороженно. А хорошо ли услышали? Неужели это правда? Появилось беспокойство, тревога, паника и смертельный страх, страх перед чем-то, что никак не могло произойти, но вот — происходило. Это невозможно — была единственная мысль, которую они как бы передавали друг другу в эти первые минуты необъятного одиночества