«Философия Канта есть амфиболия (двусмысленность), она — и материализм, и идеализм, и в этой ее двойственной натуре заключается ключ к ее сущности. В качестве материалиста или эмпириста Кант не может уклониться от того, чтобы признать за вещами вне нас бытие (Wesenheit). Но в качестве идеалиста, он не мог избавиться от предрассудка, что душа есть нечто совершенно отличное от чувственных вещей. Существуют действительные вещи и человеческий дух, который постигает эти вещи. Каким же образом этот дух приближается к совершенно отличным от него вещам? Увертка у Канта следующая: дух имеет известные познания a priori, благодаря которым вещи должны являться ему так, как они ему являются. Следовательно, то обстоятельство, что мы понимаем вещи так, как мы их понимаем, есть наше творение.
Ибо дух, живущий в нас, есть не что иное, как дух божий, и подобно тому, как бог создал мир из ничего, так и дух человека создает из вещей нечто такое, чем эти вещи сами по себе не состоят. Таким образом действительным вещам Кант гарантирует их бытие, как «вещам в себе». Душа необходима Канту, ибо бессмертие есть для него нравственный постулат. «Вещь в себе», господа, — говорит Pay по адресу неокантианцев вообще и путаника А.Ланге, фальсифицировавшего «Историю материализма», в особенности, — есть то, что отделяет идеализм Канта от идеализма Беркли: она образует мост от идеализма к материализму. — Такова моя критика кантовской философии, и пусть опровергнет эту критику, кто может… Для материалиста различение познаний a priori от «вещи в себе» совершенно излишне: он нигде не прерывает постоянных связей в природе, не считает материю и дух в корне различными между собой вещами, а только сторонами одной и той же вещи, и поэтому не нуждается ни в каких особых кунштюках, чтобы приблизить дух к вещам».[179]
Далее, Энгельс, как мы видели, упрекает Канта за то, что он агностик, а не за то, что он отступает от последовательного агностицизма. Ученик Энгельса, Лафарг в 1900 году следующим образом полемизировал против кантианцев (к числу которых принадлежал тогда Шарль Раппопорт):
«…В начале XIX века наша буржуазия, покончив дело революционного разрушения, принялась отрицать свою вольтерианскую философию; в моду опять вошел католицизм, который Шатобриан размалевывал (peinturlurait) романтическими красками, и Себастиан Мерсье импортировал идеализм Канта, чтобы добить материализм энциклопедистов, пропагандисты которого были гильотинированы Робеспьером.
В конце XIX века, который будет носить в истории название века буржуазии, интеллигенты пытаются раздавить при помощи философии Канта материализм Маркса и Энгельса. Это реакционное движение началось в Германии — не в обиду будь сказано нашим социалистам-интегралистам, которые хотели бы приписать всю честь основателю их школы, Малону. Малон на самом деле сам вышел из школы Хёхберга, Бернштейна и других учеников Дюринга, начавших реформировать марксизм в Цюрихе». (Лафарг говорит об известном идейном движении в немецком социализме во второй половине 70-х годов прошлого века.[180]) «Следует ожидать, что Жорес, Фурньер и наши интеллигенты тоже преподнесут нам Канта, когда они освоятся с его терминологией… Раппопорт ошибается, когда он уверяет, что для Маркса «существует тождество идеи и реальности». Прежде всего мы не употребляем никогда подобной метафизической фразеологии. Идея так же реальна, как объект, отражением которого в мозгу она является… Чтобы немножко развлечь (récréer) товарищей, которым приходится знакомиться с буржуазной философией, я изложу, в чем состоит эта знаменитая проблема, столь сильно занимавшая спиритуалистические умы…
Рабочий, который ест колбасу и который получает 5 франков в день, знает очень хорошо, что хозяин его обкрадывает и что он питается свиным мясом; что хозяин — вор и что колбаса приятна на вкус и питательна для тела. — Ничего подобного, — говорит буржуазный софист, все равно, зовут ли его Пирроном, Юмом или Кантом, — мнение рабочего на этот счет есть его личное, т.е. субъективное, мнение; он мог бы с таким же правом думать, что хозяин — его благодетель и что колбаса состоит из рубленой кожи, ибо он не может знать вещи в себе…
Вопрос неверно поставлен, и в этом и состоит его трудность… Чтобы познать объект, человек должен сначала проверить, не обманывают ли его его чувства… Химики пошли дальше, проникли внутрь тел, анализировали их, разложили на их элементы, потом произвели обратную процедуру, т.е. синтез, составили тела из их элементов: с того момента, как человек оказывается в состоянии из этих элементов производить вещи для своего употребления, он может, — как говорит Энгельс, — считать, что знает вещи в себе. Бог христиан, если бы он существовал и если бы он создал мир, не сделал бы ничего большего».[181]
Мы позволили себе привести эту длинную выписку, чтобы показать, как понял Энгельса Лафарг, и как он критиковал Канта слева не за те стороны кантианства, которыми оно отличается от юмизма, а за те, которые общи и Канту и Юму, не за допущение вещи в себе, а за недостаточно материалистичный взгляд на нее.
Наконец и К.Каутский в своей «Этике» критикует Канта тоже с точки зрения, диаметрально противоположной юмизму и берклианству.
«В свойствах моей зрительной способности, — пишет он против гносеологии Канта, — лежит то, что я вижу зеленое, красное, белое. Но то, что зеленое есть нечто иное, чем красное, свидетельствует о чем-то, лежащем вне меня, о действительном различии вещей… Соотношения и различия самих вещей, указываемые мне отдельными представлениями в пространстве и времени…, суть действительные соотношения и различия внешнего мира; они не обусловливаются характером моей познавательной способности… в таком случае» (если бы верно было учение Канта об идеальности времени и пространства) «о мире вне нас мы не могли бы знать ничего, не могли бы знать даже того, что он существует» (стр. 33-34 русск. перевода).
Итак, вся школа Фейербаха, Маркса и Энгельса пошла от Канта влево, к полному отрицанию всякого идеализма и всякого агностицизма. А наши махисты пошли за реакционным направлением в философии, за Махом и Авенариусом, критиковавшими Канта с юмистской и берклианской точки зрения. Конечно, идти за каким угодно идейным реакционером — святое право всякого гражданина и в особенности всякого интеллигента. Но если люди, порвавшие радикальным образом с самыми основами марксизма в философии, начинают потом вертеться, путать, пилить, уверять, что они «тоже» марксисты в философии, что они «почти» согласны с Марксом и чуточку только его «дополнили», — это уже зрелище совсем неприятное.
2. О ТОМ, КАК «ЭМПИРИОСИМВОЛИСТ» ЮШКЕВИЧ ПОСМЕЯЛСЯ НАД «ЭМПИРИОКРИТИКОМ» ЧЕРНОВЫМ
«Смешно, конечно, видеть, — пишет г. П.Юшкевич, — как г. Чернов из агностического позитивиста-контиста и спенсерианца — Михайловского хочет сделать предтечу Маха и Авенариуса» (l.с., стр. 73).
Смешно тут прежде всего поразительное невежество г. Юшкевича. Как и все Ворошиловы, он прикрывает это невежество набором ученых слов и имен. Цитированная фраза стоит в параграфе, посвященном отношению махизма к марксизму. И, взявшись толковать об этом, г. Юшкевич не знает, что для Энгельса (как и для всякого материалиста) и сторонники линии Юма и сторонники линии Канта одинаково агностики. Поэтому противополагать агностицизм вообще махизму, когда Мах даже сам признает себя сторонником Юма, значит быть просто философски безграмотным. Слова: «агностический позитивизм» тоже нелепы, ибо позитивистами и называют себя сторонники Юма. Г. Юшкевич, взявший себе в учителя Петцольдта, должен был знать, что Петцольдт прямо относит эмпириокритицизм к позитивизму. Наконец, приплетать имена Огюста Конта и Герберта Спенсера опять-таки нелепо, ибо марксизм отвергает не то, чем отличается один позитивист от другого, а то, что есть у них общего, то, что делает философа позитивистом в отличие от материалиста.
179.
180.
Имеется в виду оппортунистическое течение, сложившееся внутри Германской социал-демократической партии во второй половине 70-х годов XIX века. Главными идеологами этого течения были К.Хёхберг, Э.Бернштейн, К.А.Шрамм, находившиеся под влиянием дюрингианства. Бернштейн и Л.Фирек — наряду с И.Мостом и др. — активно способствовали распространению эклектических взглядов Е. Дюринга в рядах германской социал-демократии. Хёхберг, «вкупившийся», по выражению К.Маркса, в партию благодаря своим деньгам, призывал сделать социализм «общечеловеческим» движением, основанным на «чувстве справедливости» как угнетенных, так и представителей «высших классов». По инициативе Фирека в Берлине был создан «Мавританский клуб», в котором господствовало дюрингианство и который ставил своей целью приобщать «образованных лиц» к «социализму», добиваться классового сотрудничества рабочих с буржуазией. После введения в Германии исключительного закона против социалистов (1878) руководители «Мавританского клуба», переехав в Цюрих, продолжали свои попытки привлечения буржуазии на сторону «социализма».
Оппортунистический, антимарксистский характер группы Хёхберга ярко проявился в вопросе о создании в Цюрихе центрального органа Германской социал-демократической партии. Хёхберг и его единомышленники считали, что газета не должна проводить революционную политику партии, что ей следует ограничиться абстрактной проповедью социалистических идеалов. Партийное руководство — А.Бебель, В.Либкнехт и др. — недооценило оппортунистическую опасность, по существу, доверив цюрихской группе издание газеты.
В июле 1879 года в редактируемом Хёхбергом журнале «Jahrbuch für Sozialwissenschaft und Sozialpolitik» («Ежегодник Социальной Науки и Социальной Политики») была опубликована статья «Ретроспективный обзор социалистического движения в Германии», в которой осуждалась революционная тактика партии. Авторы статьи — Хёхберг, Шрамм и Бернштейн — обвиняли партию в том, что она спровоцировала исключительный закон своими нападками на буржуазию, призывали к союзу с буржуазией и подчинению ей, считая, что рабочий класс не в состоянии добиться своего освобождения собственными силами. Эти оппортунистические, реформистские взгляды вызвали резкий протест со стороны К. Маркса и Ф. Энгельса, справедливо увидевших в них предательство партии и выступивших в сентябре 1879 года с знаменитым «Циркулярным письмом» (см. К.Маркс и Ф.Энгельс. Сочинения, 2 изд., т. 34, стр. 316-322). «"Бешеная" атака Маркса, — писал В.И.Ленин, давая характеристику борьбы основоположников марксизма против оппортунизма, — привела к тому, что оппортунисты отступили и… стушевались. В письме от 19 ноября 1879 г. Маркс извещает, что Хёхберга из редакционной комиссии удалили, а от его идей
Впоследствии Хёхберг и Шрамм отошли от рабочего движения. Бернштейн же, временно отказавшись от проповеди оппортунизма, стал одним из лидеров германской социал-демократии. Однако теоретическая путаница и оппортунистическая позиция, занятая Бернштейном в конце 70-х годов, оказались не случайными: после смерти Ф.Энгельса он открыто выступил с ревизией марксизма, выдвинув оппортунистический лозунг «движение — все, конечная цель — ничто», явившийся дальнейшим развитием основных положений статьи 1879 года.