Я решил заглянуть к соседу. В его комнате горел свет. Прислушавшись у двери, я различил голоса - Джеймс был не один, а с подругой.
- Нет, - говорила Альбин, - наверное, эта кормёжка не для моего нутра.
- У тебя болит живот?
- Чуть-чуть.
- Тогда зачем ты здесь?
- Чтоб выяснить, прости ли ты меня за Полину?
- Я и не помню уже этого...
- Тогда я пойду.
- Останься. Посиди. Или приляг. ... Расскажи мне что-нибудь....
Альбин молчала, и я счёл этот момент удобным для стука, а войдя, сказал:
- Друзья, меня посетила идея: Джозеф, слуга леди Ады, служил прежде её отцу и, должно быть, стал свидетелем кончины своего господина. Так давайте воспользуемся случаем и выспросим у него, как всё на самом деле было!
Альбин медленно, нехотя поднялась перины, тяжело перевела дыхание и сказала:
- Я не ручаюсь за сказительские таланты Джо, но вообще он занятный малый. Ладно, потрясём его немного.
Джеймс взял сонного Дэнни; мы зашли за Полиной и всей компанией отправились на поиски истины.
Графиня Лавлейс отнеслась скептически к нашей затее, но не возражала, только просила не кричать громко и удалилась вместе со своей Тришей в смежную комнату.
Джозеф распрямился, гордо посмотрел на нас и вымолвил торжественно:
- Сегодня я готов всю правду рассказать, и чтоб вы сразу знали: смерти милорда я не видел, зато пожил я при нём довольно, и - о чём теперь премного сокрушаюсь - не сказать, чтоб жили мы мирно. Я не про то, что приходилось с кем-то воевать - мы промеж собой, бывало, грызлись - прости, Господи! - а всё из-за чего? Во-первых, из-за женщин. Мы с ним одногодки, и как будто даже похожи были, и всё оно так выходило, что стоит ему с какой бабёнкой поладить - она тут же мне подмигивает, а если я какую приведу - она бегом к нему... Я не о леди - о простых. Тех он терпеть не мог... Ну, женщин всяких везде много, а отец у меня был один. Звали его, как и меня, Джо. Он-то и склонил меня в слуги - а так я хотел моряком быть, но мой старик мне говорит: "Не валяй дурака, работа чистая, а денег чёртова уйма!", я и согласился, он же - Джо (отец) в милорде до того души не чаял, что я мало-помалу ревновать стал. Ну, прикиньте: мы с этим сидим, покуриваем, ну, разговариваем, вдруг является мой хрыч и одному из нас говорит: "Не желаете ли чего, ваша светлость?", а другому: "Чего расселся, лодырь, пойди делом займись!". Из-за такой несправедливости я сорок раз хотел уволиться, но ведь привык уже: и сытно, и нескучно... Конечно, человек он был, каких нет больше, но... ещё третье: с нечистой силой знался,... вот и случилась с ним такая беда...
<p>
XIII</p>
Зимой в Греции ничуть не лучше, чем везде - сквозняки, стужа, а то чуть припечёт - и тут же снег с дождём. Земли нет - одни камни; камни и солёная вода. Городишка, куда нас занесло, был вроде Венеции - весь в воде - только нищенский, грязный и перепуганный. Кругом с суши обсели турки, только в море был выход, да и то недалёко. Народу нас там набилось много, все кто откуда и болтают всё какую-то неразбериху. Правда, его светлость знал много языков и с каждым мог говорить, но ни от кого ничего хорошего не слышал, и сидели мы, молясь о том, чтоб скорее пришло лето и чтоб нам до него дожить.
Дождались весны; кое-где цветочки появились. Хлеб, правда, совсем кончился, но кого-кого, а милорда это не волновало. Он по жизни одним воздухом питался, и когда потеплело, воспрял, так сказать, ну, как это у него водилось, а был у него приятель - итальянец, мистер Гемб; они с ним обсуждали все дела, с ним он и решил прогуляться по берегу. "Холодно, дождь собирается," - говорили ему все, а он в ответ: "Хорош я буду солдат, коли мне холоду бояться!"...
Как только они уехали, начался ливень с градом. Мы сидели дома у огня, ругали и его и себя, и этот край, и само небо. Вернулся в сумерках мокрый до последней нитки и в таком уже жару, будто напился из вулкана; и губы, и глаза чёрные. "Худо мне, - сказал, - Держите - падаю". Мы тотчас его раздели, обтёрли, уложили, привели ему собаку, Хью сел Библию читать наугад и влип на то, как Лот своих дочерей всему Содому хотел выставить на забаву. "Да, - сказал милорд, - там не один такой случай. Люди не любят ни детей своих, ни женщин, и в этой правдивой книге нет любви - есть только похоть". Мы стали возражать: ему так нравилось - поспорить, но теперь под наше балабонство он глаза закрыл и будто бы уснул, когда же мы умолкли, заговорил опять: "Вы знаете, о чём моя главная в жизни мечта? О безболезненной смерти... А перед тем - как всё-таки, наверное, хорошо иметь семью, там, дом... Кресло, салфетки, тарелки расписные, скатерть, шторы, коврики какие-нибудь, печка, да! - камин,... сверчок,... тараканы, пауки по углам,...... крысы,.........правда, их везде...".