Выбрать главу

   Я понял, что рассказ окончен, вытер последнюю слёзу и посмотрел на друзей. Альбин сидела верхом на стуле и, склонив голову, кусала кулак; Полина задумчиво грустила, сложив на коленях сцеплённые пальцами руки; Джеймс... о Боже мой! - он спал в своём кресле, спал и младенец на его опавших руках. О, воплощение чёрствости!

   - А это разве не эгоизм!? - вскричал я в сторону Стирфортов, - Кем, по-вашему, живёт этот человек, кроме самого себя?

   - Не кричите, сэр, - строго остановил меня Джо, - Разбудите - грех на душу.

   - Эка важность!

   - Вы не хорохорьтесь! Это вам не шутки. Знаете, как появилась на земле Смерть? Когда Бог решил сотворить Еву, он усыпил Адама, чтоб тому не больно было от вынимания ребра. А что сделала первая женщина в первую минуту своей жизни? Она толкнула мужа и громко крикнула над его ухом. Тут-то Адаму приснилось, что он умирает, а когда, проснувшись тут же, он открыл глаза, из них в мир вышел дух Смерти, с того момента в глазах у человека так и остались чёрные дыры. Потому будить спящего - большой грех: Смерть от этого к нему подходит ближе и вообще сильнее делается.

   - Но он прослушал всю вашу повесть!

   - Значит, и не надо ему было слышать.

   Мне не хотелось расходовать изобилие нахлынувших эмоций на такой неблагодарный предмет, как Джеймс Стирфорт, и вышел вон из комнаты, в волнении стал ходит по коридору, развевая в сумраке незримый шлейф размышлений. Но что это? Будто бы стук входной двери...

   Я кинулся к лестнице и, чуть спустившись, свесившись через перила, увидел прямо под собой покрытый чёрноё тканью круглый стол, на котором, словно на древнем жертвеннике, простиралось тело обнажённой женщины, причудливо разукрашенное хной и мушками-стразами, пышно убранное золотыми подвесками, монистами, браслетами, цепочками; волос её не было видно под огромной лучистой короной. Подле сидел, запрокинув голову и растянув, словно распятый, руки по спинке дивана, Макс. Оба были неподвижны, хоть я долго простоял над ними, и лишь когда под моими ногами тонко заскрипели нижние ступени, Макс открыл глаза и произнёс по-русски:

   - Этъвы, Иван? Да, пъдъйди те, - он выговаривал фразы, заботясь более о правильном ударении, нежели о целостности слов, но получалось у него недурно. Я ускорил шаг и через несколько секунд стоял напротив него за кольцом дивана, зарывая в зелёный ворс мокрые от волнения руки.

   - Вы знаете по-русски!?

   - Очень плохо, - граф снова перешёл на своё родное наречье, а слова его прозвучали не столько как ответ на мой вопрос, сколько как некая обобщённая жалоба. После томительной паузы он выговорил:

   - Она танцует в ночных кабаре.

   - Боже всемогущий! ... Какой позор! Как унизительно!...

   - Кажется, ничто другое не доставляет ей наслаждения,... а наслаждение во всех своих формах неизбежно, неотъемлемо предполагает унижение....

   Произнося этот парадокс, Макс слегка нажал своей ступнёй, одетой в странный носок, сплетённый из тонких металлических колечек, не покрывающий пальцев, на живот Медоры, и словно под действием этого немыслимого прикосновения всё золото осыпалось с головы и шеи, рук и ног плясуньи.

   - Нет большей радости, чем попрание собственного достоинства, - продолжал граф де Трай, - отказ от собственного величия, как это бывает с нами в храме, в лесу или в море, в соитии с возлюбленным или в предсмертной судороге... Для неё это танец. И танцует она так,... как солнце - светит... Завтра все поэты и художники Парижа будут выть за оградой Дома Воке,... - он говорил мечтательно и скорбно, гладя подошвой бедро новой Саломеи, - Я их понимаю. Я же видел... Всё в том вертепе всё принадлежало и повиновалось ей, женщины не хотели больше денег, мужчины - не выбирали; все стали другими, и это было прекрасно... Только я не мог забыться, я, посвящённый в такие таинства, какие и не снились этим профанам!...

   - Может, укрыть её? - спросил я, не узнавая собственного голоса.

   Макс спустил ногу на пол и жестом пригласил меня исполнить моё предложение. Я повёл себя, как добрый сын Ноя, после чего упал на диван и насилу перевёл дыхание; сердце моё отчаянно билось и рвалось то вверх, то вниз...

   - Отчего... вы не устроили... её в балет или театр, если она... столь артистична?

   - Я пытался, но её гений не терпит диктата. Она оказалась не в состоянии заучить слова пьесы или нарочно несла отсебятину, доводя режиссёров до нервных припадков. То же самое - с хореографами. На сценах же дешёвых кабаре она вытворяет всё, что хочет, устраивает настоящие вакханалии.

   - Но это же если и искусство, то глубоко порочное, пагубное для души. Одобрять его - малодушно и безответственно! Вы ведь обещали её матери заботиться, защищать...

   - Ничего я не обещал, - отрезал Макс, вставая и бросая на Медору взгляд почти презрительный, - Но блондинки и рыжие не в моём вкусе, да и вообще... Возьмите её и несите за мной.

   Мы поднялись к библиотеке, прошли её насквозь и попали в спальню, совмещённую с ванной комнатой, в полу которой было выбито углубление для купания, наполненное слегка дымящейся водой. По приказу графа я осторожно погрузил бесчувственную женщину в бассейн, оставив её голову на краю. Затем мы отошли. Я присел на табурет у стены; Макс - на край своей постели.