- Вы должны узнать кое-что о Медоре: она очень больна. Ей, видимо, уже не помочь.
- Она... умирает?
- Мы все умираем!... Я говорю не о телесной болезни, но о болезни ума, называемой клиническим анамнезисом, или шизофренией. Суть этого недуга в плюралистичной самоидентификации. В одной особи диффузно существуют разные личности.... Это сложно для вас? Попробую иначе: Медора не понимает, кто она; её самосознание меняется со спонтанностью погоды. Как следствие - она не может адекватно воспринимать окружающий мир: она не узнаёт людей, даёт им другие имена...
- Да, я это заметил: она не узнала Альбин и саму себя называла... Элизой, кажется...
- Её память болезненно перегружена, в ней бесконтрольно комбинируются новые и новые версии прошлых событий... Помню, как Джордж говорил в нашу последнюю ночь: "Я не преклоняю колен в ваших храмах, я не пляшу под ваши дудки, и вы никогда не заставят меня лгать"... А дочь его физически неспособна быть правдивой. Вы меня понимаете, Иван?
- Да... Но скажите, этот недуг может быть наследственным?
- Конечно. Он таков и есть. Ваш любимый поэт на волосок не дотягивал до клиники, а может быть,.... но... Знаете, откуда пошла шутка "лорд - это не титул, а диагноз"? ... За последние пять лет в британских спиритических центрах скопилось невероятное количество жалоб мужей на безумие жён - жалоб справедливых. Большинство их поступило от аристократов. Когда же был созван специальный комитет и проведено общее расследование этого бедствия, выяснилось, что безумных мужчин в Англии чуть ли не вдвое больше, чем женщин. Я говорю о безумии в медицинском, а не поэтическом смысле, друг мой. Почему на это никто даже не обращал внимания? Дело в том, что у мужчин и женщин разные механизмы выживания в обществе. Путь мужчины - конфронтация; ему в принципе не свойственно считаться с правилами, он, напротив, всегда стремится изменить мир по своему усмотрению; мужчина только сам определяет, кто он - это его священное право, признаваемое и чтимое человечеством в целом. Путь женщины - адаптация, приспособление к порядку, принятие его и своей роли в нём, определённой извне, например, некой традицией. Медора к этому неспособна; она полностью дезориентирована... Родись она в другой категории, она бы объявила всему свету: "Я вот так тебя вижу, вот так называю себя, и тебе придётся с этим смириться"... То, что в женщине называется сумасшествием, в мужчине - просто чудачество, эксцентричность, оригинальность.
- Или талант, - убито закончил я.
- Да. Фантазия мужчины и для мужчины - не ложь. Мы привыкли к тому, что наши воображение и воля опережают опыт. Мы не живём за счёт авторитетов - мы от них чахнем.
- Вам не кажется, что это очень несправедливо? Женщины тоже могут стремиться к творчеству и вольной жизни, как леди Ада или Альбин. Почему они оказываются отверженными!?
- Это общее правило. Борец против мира - всегда одиночка, только мужчина не видит в этом личную катастрофу. То есть он не в этом её видит.
На том мы простились. Наконец-то я вернулся в свой нумер и зарыл голову в подушки.
<p>
XV</p>
Утро било в окна солнечными лучами; в яркой зелени сада весело щебетами птицы и всюду искрилась роса. Я соскочил с постели, окатился в баньке прохладной водой, бодро оделся и пошёл будить соседа, но тот сам уже встал, успел принять ванну и теперь стоял посреди своей комнаты в шёлковой пижаме, вытирая полотенцем волосы. На его ложе сидела, поджав ноги, кормилица с ребёнком. Я заподозрил, что не только невинные обязанности выполняет тут эта женщина, и насупился.
- Здравствуйте, Стирфорт. Надеюсь, вам стыдно.
Он озадаченно посмотрел на меня:
- Что на сей раз?
- Вы беспардонно уснули во время рассказа Джозефа!
- Разве он говорил о чём-то очень важном?
- Возможно, вам безразличны жизнь и смерть лорда Байрона, ну, так нечего было вовсе с нами ходить!
- А мне, может быть, легче засыпается, когда кто-то гундит над ухом. Кому я помешал? И разве то, что Байрон жил и умер, - новость?
- Нет, но как он жил и умирал - тут столько тайн!...
- И поводов для сплетен. По-моему, если вам не довелось лично присутствовать при чьей-то смерти, то доискиваться, как там всё прошло, нескромно, нетактично, как, например, рассматривать человека, когда он спит или подглядывать за ним в уборной. Если бы вы своим любопытством могли что-то исправить, если бы вообще надо было что-то исправлять...
- А вам никогда не хочется изменить что-то в этом мире?
- Оттого, что я развешу уши для какого-то анекдота, в мире вряд ли многое изменится.
- Вы неисправимы!
Он пожал плечами, а я вышел, браня себя за то, что вообще к нему сунулся.
<p>
XVI</p>
Залитый солнцем сад быстро рассеял мою досаду. Откуда-то из-за дома доносились удивительно красивые струнные звуки. Я обогнул левый угол и попал на лужайку, ведущую к раскидистой яблоне, под которой красовался живописно облаженный камнями водоём, из которого вместо кувшинок росли розы - то были те самые цветы, судьбой которых так гуманно распорядился вчера камердинер учёной леди. На берегу розового пруда сидела златовласка в тонком белом платье, похожем на ризу ботичеллиевой Примаверы; она перебирала пальцами струны маленькой арфы. Единственным драгоценным украшением её был крупный фероньер у самого пробора волос. Я узнал Медору! Своим чуть удлиненным лицом она была похожа на Аду, только все черты и краски его были теплей и мягче. Особенно трогательны были веснушки, осыпавшие не нос, а веки, виски и щёки под самыми глазами - светлыми аквамаринными.