- Так...
- Ты говорил, она страшная.
- Ну, да. Толпа чертей. Вроде Макбета.
- Это тебе не мешает?
- Что - это?
- Страх.
- Я знаю заклинание, отгоняющее его.
- Научи.
- Не сейчас... Вот дьявол, как сияет солнце ярко!
- Какое солнце? - На небе луна.
- А я сказал, что солнце ярко светит.
- Иль это не луна? Иль я ослепла?
- Нет, но не ослеп и я. Не шаровая ж это молния или пузырь из лавы в туче пепла. Рассуди же здраво: кругло, ярко - значит солнце. Так любой ответит.
<p>
***</p>
Готический кабинет разделили вдоль от входа и до противоположной стены и от пола до потолка тугой сеткой из толстых канатов, вроде тех, что натягивают на больших кораблях, чтоб можно было взбираться к парусам. Меж створками дверей приколотили толстый брус. Каждая из них открывалась особым ключом. На каждой половине комнаты были лёгкий стол, табурет, скамейка, кресло-качалка, три подушки, плед, всё необходимое для письма, собака и оружие всех видов.
Первые сорок минут я добросовестно скрипела пером за столом, откладывая готовые листы в аккуратную стопку, потом, всё чаще и чаще глядя на компаньона и всякий раз находя его в разных местах и позах, заражалась его беспокойностью, садилась на пол, бродила из стороны в сторону, засматривалась в окно или на огонёк свечи.
Нередко мы обсуждали наши работы, деликатно делая вид, что говорим о постороннем:
- Сегодня я перечитал блейковского "Тигра". Нигде прежде не было столь очевидно описано творение как грубое, бессмысленное насилие.
- Я не считаю, что наделить существо существованием - это такое же преступление, как убийство.
- Это роковая неодолимая потребность: у одного - создавать, у другого - губить. Две стороны одной медали. Одна другой стоит.
- А я вот думаю, как можно просить власти или богатства у стихийных духов?
- Запросто. Ведь всякая материя и сила у них во владении, зато ни о чём другом они не имеют представления: ни о любви, ни о памяти...
- Если им чужда всякая ментальность, как они могут говорить?
- А как написать о них драму, если они будут молчать? Впрочем, они всё равно ничего толкового не говорят, и драма не о них.
<p>
***</p>
В моём воображении неслась череда смертей. Я скулила от ужаса над рукописью, оцепеневшая, закутанная в плед, наконец подбежала к сетке, где уже ждал меня товарищ с тёплыми объятиями и тем, что он называл заклинанием от страха:
<p>
В час, когда, безутешен и зол,</p>
<p>
Бродит призрак по сумрачным залам,...</p>
<p>
Я залезу под письменный стол</p>
<p>
И накрою его одеялом.</p>
<p>
***</p>
Он с равной страстью любил свою готику и презирал чужую. Однажды взялся читать нам вслух "Замок Отранто", по обыкновению, щедро пробавляя отсебятельством, и я за всю свою жизнь не хохотала дольше.
Но стоило продемонстрировать малейшую несерьёзность в отношении его созданий, как из его руки вырастал огненный меч, а из глаз сыпались молнии.
<p>
***</p>
Как-то к утру он расхрабрился и попросил меня прочесть вслух фрагмент его драмы - монолог, полный обличений и проклятий, которых хватило бы на десятерых злодеев. Я озвучила, а с автором случился приступ паники. Он забился в угол и минут семь кричал, будто его жгли раскалённым железом.
Именно в этот момент, ведомый коварным доктором, в наше убежище ворвался Перси. Меньше всего он предполагал увидеть такое, и его нежным сердцем завладела жалость, подкрепляемая раскаянием. Корабельная сеть блестяще играла роль тристанова меча, а сомнительной репутации хозяин отнюдь не выглядел счастливым любовником, так что ревность казалась невозможной.
Пока опытные слуги приводили в порядок своего паранормального лорда, Перси провёл литературное расследование. Он признал, что мой роман стал лучше, а драма Джорджа - местами подлинный шедевр. Эта оценка окончательно восстановила душевное равновесие припадочного, и он непослушным губами сказал: "Ещё бы!" и подмигнул мне.
- Что произошло? - спросила я, припав к сетке, - Тебя что-то напугало? Неужели заклятье не помогло?
- Оно перестаёт действовать, если пересказать его кому-то другому.
- Так зачем ты это сделал? Мой страх мучил меня, но не сводил с ума.
- И меня не свёл, - отвечал Джордж, задыхаясь, но уже пытаясь самодовольно улыбнуться, - Эта голова крепче, чем выглядит. К тому же мог ли я оставить тебя безоружной в нашем общем деле? Тебе труднее. Стихи питают, а проза - питается. Потому я её ненавижу.