- ... Хорошо. Но только теперь - никаких вопросов и жалоб.
- А если мне что-то не понравится?
- Защищайтесь.
<p>
***</p>
Возникла дилемма - что снимать: замок в горах или трёхэтажную виллу на берегу Женевского озера. Мне более по вкусу был бы замок: я побаиваюсь воды. Но его демократичность прибег к открытому голосованию, и стараниями отставных пиратов выбор пал на озеро.
Вопреки традиции, милорд отправил всю свиту авангардом, а сам задержался под предлогом визита к некому Костюшко (в оригинале - Костяшко), герою борьбы за свободу Польши и Америки.
- Отчего бы вам не взять с собой меня? - спросил я.
- Во-первых, мне хочется побыть одному. Во-вторых, этот человек уже стар. Не стоит его беспокоить...
- Пустяками типа меня! Понятно! Зато вас сей ветеран непременно будет счастлив видеть у своего одра!
- Конечно.
- Прекратите считать себя каким-то исключительным существом! Вы такое же человек, как все, и я ничем вас не хуже!
- О, вы гораздо лучше. Вы бы не подбили глаз дельфину, мешающему вам переплывать Хеллеспонт; не погасили бы выстрелом полярную звезду; не испортили бы настроение всему миру поэмой, за год выдержавшей сорок два переиздания с тиражом, растущим от десяти тысяч в геометрической прогрессии!
<p>
***</p>
В первый же день нашей оседлости на синем берегу среди величавых гор я прочёл в газете некролог о пресловутом Костюшко. Лист выпал из моих рук, а за окном блеснула молния. Погода тотчас испортилась, начался ливень с грозой.
Команда усердно драила паркеты, не обращая на меня внимания.
От скуки и странного страха я напился и накурился какого-то дурмана, затем заперся в кабинете, предназначенном милорду, стал учиться копировать его почерк, переписывать своим его наброски, черкать оригиналы, имитировать исправления, потом перемерил все его наряды, разрядил все его пистолеты и вышвырнул пули в окно, все ножи утащил к себе, защёлкнул изнутри все щеколды, придвинул к двери тяжёлый секретер и упал без сил на постель.
<p>
***</p>
Проснувшись в тишине, я чуть не умер от ужаса. Мне показалось, что вся вселенная опустела. Я и не думал, что мой голос может превратиться в такой животный визг. Я вскочил, забегал по комнате, потом ринулся к выходу на балкон, перевесился в через парапет и полетел бы вниз, если бы меня не схватили сзади за воротник и не оттянули назад. Спрятавшись за пазуху к моему спасителю, я позволил увлечь себя в спальню.
- Бедная моя обезьянка! На час нельзя оставить без присмотра! - ворковал тот, пока я бессвязно рыдал и кусал его одежду.
- Как вы попали в мою комнату? - удивился я, едва придя в себя и вспомнив, как баррикадировался.
- Я стоял на соседнем балконе.
- Разве он близко?
- Как оказалось. Прилягте-ка снова. Я пришлю к вам кого-нибудь с едой: вам немедленно надо поесть.
- А вы завтракали?
- Я? Да...... Давно...
Принимая тарелку горячей каши с изюмом, я спросил принесшего её мне слугу быстрым шёпотом:
- А он когда-нибудь ест?
- А как же?
- Вы лично видели его, что-то едящим?
- Нет. Он не любит, чтоб смотрели.
- Это не кажется вам странным?
- Да что за лорд без странностей! В том ихнее правило и есть, чтоб всё наперекосяк...
<p>
***</p>
Вечером мы (наконец-то вдвоём) пошли на ужин к британцам, с которыми Джордж встретился утром по дороге к новому дому. Знаменитые люди. Один - поэт Шелли, Перси Биши. С ним его гражданская жена Мэри Годвин и её сводная сестра Клара Клермонт (прямо тавтология какая-то). Шелли имеет вид невзрачный. Он щупл, длиннонос, бледен; на его голове мелко вьются редкие волосёнки; голос у него неприятный, как у сойки. Мэри изображает из себя таинственную пэри, но вообще её лицо непропорционально: лоб с залысиной, подбородок запал, глаза навыкате. Клара - дородная позитивная девица. Вся эта троица не верит в Бога и ратует за всяческие свободы, особенно любви и совести.
Теперь, снисходительный читатель, вам предстоит удостовериться, что лорд Байрон способен закрутить роман со всем, что движется.
Его отношения с Кларой были довольно последовательны. Она ещё в Англии навестила его и попыталась утешить в горести развода. Она развлекала его феминистскими идеями, как Шахерезада, и в благодарность получила возможность уйти с Пикадилли живой. Тут, в Швейцарии, она пришла к естественному для любящей женщины итогу - беременности. Джордж воспринял это почти как джентльмен, хотя убеждён, что ничего, кроме плевка в лицо, от своих детей ждать не может, да и сам бы с удовольствием засветил своему родителю в ухо. Тема семьи могла иметь сколь угодное развитие, но это скучно.