- Как ты понял?
- Со мной было то же самое при знакомстве с племянниками.
Гениальный краснобай задержался у порога ещё на сорок минут, занятых монологом о несчастьях детства. Мэри, видя, что творится с Джорджем от такой темы, утащила своего милого за фалды, но было поздно.
- Неужели я кажусь человеком, у которого всё хорошо?!!! - взвыл милорд.
- Да, - ответил я и чуть не оглох от грохота захлопнутых дверей...
<p>
***</p>
Снедаемый жаждой что-то сделать с собой, я схватил со стола пресс-папье и с размаху бросил себе на ногу.
Через минуту все обитатели виллы были рядом со мной, ревущим от боли на полу.
- Простите, ваша светлость, - дребендели слуги, словно это он пострадал, - Не углядели!
- Я нарочно! - всхлипывал я, сквозь слёзы едва различая белое пятно его лица, - Я должен был покарать себя за нанесённое вам оскорбление!
- Я сам умею рассчитываться с моими оскорбителями, - звучит далёкий, какой-то подземный голос.
- Нет! вы не смогли бы поднять руку на такого слабого!...
Даёт мне повиснуть на его шее, гладит по голове.
- Дааа, умом вы точно не сильны. Нашли к кому... Эй, разойтись! ... Я говорю, нашли к кому приревновать! К этой русалочке!...
- Нет-нет, я к Перси...
- Вот и я о нём!
- Вы от него без памяти!...
- Меня с ним связывает только Мэри, только этот...долг или как ещё назвать:...? вина, жалость...... Он такой... блаженный! Пишет, говорит ли... - я ведь ничего не понимаю!...
- Зачем тогда вы неразлучны!?
- Да его на минуту оставить страшно! На воде его лягушка съест, в лугу - изнасилует первый встречный кролик! Что за смех? Ты не знаешь кроликов! ... И плакать не надо...
- Ах, я такое жалкое, посредственное, ни к чему не пригодное создание! Что я рядом с вами! Бездарь и всё!...
- Ну, полно. У тебя часто получаются стихи, а на дневник я вообще не нарадуюсь...
- Положим, руку к писание я набил, но в голове-то у меня всё те же величавости и душераздирания!...
- Ох, да у кого их нет...
- И говорить я не умею!
- Может, просто боишься?
- А не надо!?
- Нет.
- Тогда я вот что скажу! Когда я узнал о тебе и о том, какой ты, я подложил себе в ботинок гроздь и ходил с ним три недели, чуть не довёл себя до гангрены! А сейчас я тебя презираю...
- И ненавижу, - тихо и спокойно подсказал Джордж, ободрительно кивая.
- И хочу триста раз умереть за тебя самой лютой смертью!!!!!!!
- ......Всё?.... Ну, вот. И ни ничего сложного...
- Ответь!
- ... Тебе, конечно, есть чего стыдиться. И в уме у тебя блажи много, и стервец ты изрядный, но всё это окуплено твоей горячей кровью.
<p>
***</p>
Мы начинаем жёстко, мстительно, сшибаясь зубами, хрипя угрозы и ругательства, деря друг с друга ткани - мёртвые и живые; потом всё превращается в обмен любезностями с выяснением, кто сильнее любит в себе жертву; под утро, сбившись со счёта, умываемся слезами, исковерканные, неразделимые, как пара мучеников, истолчённых в одной ступе.
Перечёркнуто. Ниже приписка: "О, прости, благовоспитанный читатель, бедного больного!...".
<p>
Глава третья</p>
<p>
ЧЕЛОВЕЧНЫЙ</p>
<p>
"И он ему сказал". "И он ему</p>
<p>
сказал". "И он сказал".</p>
<p>
"И он ответил"."</p>
<p>
Бротски</p>
<p>
</p>
<p>
***</p>
Многие английские приятели нас навещали. Их въезд на виллу был праздничен, шумен, радостен. Всех очаровывало озеро. Все просились не менее чем на месяц... и не задерживались дольше недели. Уезжали суетливо, неловко, как будто обиженно или напугано, хотя ничего особенного не происходило.
Джордж искренне огорчался, когда они, отворачиваясь, мямлили: "Простите, нам тут нужно срочно...", но никого не удерживал.
Погода не радовала. Я всё чаще ощущал необъяснимую слабость, озноб и апатию. У меня пропал аппетит и сон. На левом плече я обнаружил новую трёхточечную метку. Не было сомнений, что все три язвы возникли одновременно. Когда и отчего они появлялись, я не знал. Они почти не болели, но я не мог не связывать их с моим недомоганием и с моим лордом.